выполняет.

– Помощник Валаева. Здесь – второе по значимости лицо.

– А это как посмотреть. В шахматной партии ферзь тоже вторая по значимости фигура. – Грижас спрятал руки в карманы пижамы. – Остроумно задумано. Разыгрывая какую-то свою комбинацию, ваше ведомство намерено сделать рискованный ход нашим ферзем... Я решительно против участия Тобольского в любого рода авантюрных делах. Даже если риск минимален.

– Вот поэтому, Альбертас Казевич, мы, предвидя вашу позицию, и не хотели доставлять вам лишнее беспокойство. По моей вине, извините, не получилось.

– Вы – нам, мы – вам... – Грижас поморщился. – Словно мы не в одном коллективе. Словно я должен быть озабочен нашей общей безопасностью больше, нежели вы, функционер безопасности. Даже странно... Понимаете? Странно!

– Но это не помешает вам записать ФЛ-карту, ведь правда? А чтобы не было впечатления, будто вас водят за нос, вы можете в любой момент обсудить с Ярославом Ивановичем подробности нашего разговора. – Визитер, колыхнув белыми складками, осторожно добавил: – В любое время, когда вам будет удобно.

– Не беспокойтесь, будить Валаева сейчас я, конечно, не стану. Так говорите, он в курсе вашей затеи с Тобольским?

– В необходимом объеме.

«Это несколько меняет дело», – подумал Грижас.

– Разумеется, я сознаю особую важность секретных мероприятий вашего ведомства, – сказал он, стараясь придать своему голосу добродушную интонацию. Добродушия хватило только на одну фразу. – Однако заранее предупреждаю: без специального на то распоряжения Валаева ни ФЛ-карты, ни ее копии вы от меня не получите ни под каким видом. А вот под этим... – Грижас ткнул пальцем перед собой, – тем более.

– Получателем ФЛ-карты буду не я. Мне она не нужна. Главное – обеспечить ее существование в натуре. Позвольте пожелать вам всего доброго.

– Будьте здоровы.

Фигура в белом истаяла в воздухе.

– Оч-чень з-занятно... – процедил Грижас, тиская подбородок. – Один-двенадцать, откуда был телевизит на мой канал видеосвязи в пределах этого часа?

Твердый голос – автомата-бытопроизводителя (чистый и ясный по контрасту с невнятным произношением визитера) коротко отчеканил:

– Данных нет.

«Чудеса, – подумал Грижас. – Впрочем, следовало ожидать».

На всякий случай спросил:

– Память у тебя в порядке?

– Память функционирует нормально, – четко сказал автомат.

– Запроси память видеосвязи центрального узла.

Узел ответил глубоким контральто:

– Телевизита на ваш канал в пределах этого часа не было.

Чудеса продолжались. Грижас дал автоматам отбой. Несмотря на неаккуратные дырки для глаз, фантом, надо это признать, был все же классический. Никаких следов не оставил. Кругом по нулям... И если бы не имя Андрея Тобольского, можно было бы поаплодировать мастерству конспирации и спокойно отправиться спать.

Направляясь к стене, Грижас щелкнул пальцами, прошел в образовавшийся проем; вспыхнул свет, и стена неслышно зарастила проем за спиной. В кабинете-приемной ему нечего было делать, и он, утопая по щиколотку в упруго-мягком ковровом покрытии, пересек помещение и уж было собрался пройти прямиком в операторскую, но неожиданно для себя – почти инстинктивно – остановился и замер, напрягая слух. Ничего не было слышно, кроме едва уловимого дыхания вентиляции. Однако... да, он готов был поклясться, что остановил его какой-то особенный звук. Остановил и пропал. Глаза поспешно ощупали кабинет – рабочую мебель, ребристые стены спокойного желтого цвета, медицинский лежак, стол с двумя боковыми дисплеями, прозрачные сейфы фармакотеки – и задержались на лоснящейся глянцем крышке лючка горловины утилизатора. Тихое такое, монотонное урчание перед тем, как исчезнуть, исходило, конечно, оттуда. Утилизатор имеет обыкновение урчать, как сытый кот, когда ему в этот лючок чего-нибудь сбрасывают... Грижас подмигнул глянцевой крышке и заглянул в бокс, в котором держал постоянно небольшой запас белья для медицинского лежака. Не хватало двух простынь и чехла для изголовья. Дырки в чехле расторопный субъект, понятно, проделал вот этими ножницами. Теперь все понятно. Теперь понятны и трюки с внутриканальным телевизитом, и загадочный кретинизм автоматики. И даже то, почему поздний гость отказался присесть во время беседы: хозяин мог узнать свое кабинетное кресло.

– Один-двенадцать, откуда был телевизит по внутренней системе моего канала?

– Из кабинета-приемной.

– Кто запрашивал телевизит?

– Человек без лица.

– И никаких других примет? Ну-ка, поройся в памяти.

– Человек был с глазами.

– О дева Мария!.. – простонал Грижас. – Ладно, отбой.

Подойдя к двери операторской, Грижас спросил:

– Кто пытался пройти в операторский зал?

– Попытка девы Марии пройти в операторский зал была безуспешной.

Грижас как-то даже не сразу понял, о чем речь. Постоял, соображая.

– Словосочетание «дева Мария» из памяти убери. Вместо понятия «человек без лица» употребляй «гость».

– Задание принял.

– Какие цифры опробовал гость? Покажи.

Автомат высветил на замке комбинацию цифр. Грижас хмыкнул. Это был год его рождения. Популярнейшая из цифровых комбинаций, которыми пользуются для кодирования своих замков простаки.

– Гость требовал от тебя каких-либо услуг?

– Гость потребовал выбрать и дать на дисплей изокопию практического руководства по физиолептике.

– Да? И что же ты ему подсу... э-э... предложил?

– Изокопию монографии А.М._Леонтьева «Физиолептика в клинической практике».

– Лихо! Сколько времени гость провел у дисплея?

– Тридцать четыре минуты.

Солидно... Парень, видать, волевой, упрямый. Более получаса потел в дурацком своем балахоне над сложнейшими текстами. Безумство храбрых...

Грижас раскодировал замок. Переступил порог операторской, привычно окинул взглядом круглый, почти шарообразный зал. Слева – пять контрольно-диагностических кресел, справа – столько же терапевтических. По стенам плотно, как соты, лепились янтарно-желтые пятиугольники – от пола, который был много ниже кресельных террас, радиальных мостиков и дисковидной центральной площадки, до маленького фиолетового потолка, больше похожего на крышку для чайника. Стены-соты неравномерно излучали золотистый свет, усиливая яркость россыпями ослепительных пятен то на одном сегменте, то на другом, в результате чего здесь всегда возникает престранное впечатление: будто находишься внутри сфероидального улья, где в жутковатой тишине обеспокоенно роятся мириады светящихся пчел какой-то особенно молчаливой породы.

На центральной площадке, как на раскрытой ладони, одинокое кресло. Грижас сел. Зашипела пневматика, край площадки стал