- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (122) »
работы. Если же подобные увечья наносились во гневе, мы с воплями неслись к материнским юбкам. Каждую ночь я засыпал, и отцовская рука прикрывала меня, точно щитом.
Называется — папа.
— Пошли ящерок давить? — предложил я Джошуа, когда мы снова встретились. Он рисовал что-то палкой в пыли, на меня — ноль внимания. Я затер его рисунок ногой. — Ты знаешь, что у тебя мать чокнутая? — Это ее отец довел, — грустно ответил он, не поднимая головы. Я присел рядом: — А у меня мать иногда по ночам тявкает, как стая диких собак. — Тоже чокнутая? — Да нет, утром вроде ничего. Даже поет, когда завтрак готовит. Джошуа кивнул, видимо успокоившись: безумие лечится. — Мы раньше в Египте жили, — сообщил он. — А вот и врешь, это слишком далеко. Дальше Храма. — Дальше Иерусалимского храма я в детстве не бывал. Каждую весну моя семья пускалась в пятидневный поход до Иерусалима — праздновать Песах. Казалось, длится он целую вечность. — Мы сперва жили тут, потом в Египте, а теперь снова тут живем, — сказал Джошуа. — Поскитались. — Все равно врешь. До Египта отсюда сорок лет добираться. — Уже не сорок. Он теперь ближе. — Так в Торе сказано. Мне аба читал. Народ Израилев скитался по пустыне сорок лет. — Потерялся, значит, народ Израилев. — На сорок лет? — засмеялся я. — Народ Израилев, наверное, глупый. — Мы тоже — народ Израилев. — Точно? — Еще бы. — Меня мама зовет, — сказал я. — Когда выйдешь, сыгранем в Моисея и фараона?
Так оно все и шло. Кажется, я не всегда легко велся на то, чтоб играть всяких мерзавцев, но Джошуа изображать героев точно понравилось. Иногда на самые гнусные роли мы вербовали младших братишек. Иуда и Иаков, младшие братья Джоша, изображали у нас целые народы, вроде содомлян у дверей Лотовых. — Выведи к нам тех двоих ангелов, и мы познаем их. — Не выведу, — отвечал я в роли Лота (я изображал хорошего парня только потому, что Джошуа хотелось играть двух ангелов), — но вот у меня две дочери, которые вообще никого не знают. Можете с ними познакомиться. — Давай, — сказал Иуда. Я распахнул дверь и вывел наружу своих воображаемых дочерей, чтобы они познали содомлян. — Приятно познакомиться. — Какая милая встреча. — Очень приятно. — ТАМ ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК! — заорал Джошуа. — Вы должны ломать дверь, а затем я поражу вас слепотою. — А потом истребишь наш город? — спросил Иаков. — Да. — Тогда мы лучше дочерей Лота познаем. — Отпусти народ мой, — сказал Иуда. Ему только сравнялось четыре, и он часто путал сюжеты. Особенно любил он играть в Исход: там, когда я вел свое воинство через Красное море в погоню за Моисеем, им с Иаковом нужно было обливать меня водой из кувшинов. — Все, хватит, — сказал Джошуа. — Иуда, ты — жена Лотова. Иди встань вон туда. Иуде иногда приходилось изображать жену Лота — вне зависимости от того, во что мы играли. — Я не хочу быть женой Лотовой. — Стой и молчи. Соляные столпы не разговаривают. — Да не хочу я быть девчонкой. Братьям всегда доставались женские роли. Сестер, которых можно мучить, у меня не было, а Елисаве-та, единственная в то время сестренка Джошуа, еще пешком под стол ходила. Это было до того, как мы познакомились с Магдалиной. Магдалина изменила для нас всё.
Наслушавшись родительских разговоров о безумии Джошевой матери, я часто наблюдал за нею, стараясь уловить какие-нибудь видимые признаки, но она, судя по всему, хлопотала по хозяйству, как прочие матери: опекала малышей, возилась в саду, носила воду и готовила еду. На четвереньках не скакала и пеной не плевалась, как я рассчитывал. Она была моложе многих других матерей — и гораздо моложе своего мужа Иосифа. По меркам нашего времени, тот был вообще старик. Джошуа утверждал, что Иосиф — не настоящий отец ему, но кто настоящий, не говорил. Когда об этом заходила речь, а Мария оказывалась поблизости, она подзывала Джоша и прикладывала палец к губам, чтобы много не болтал: — Еще не время, Джошуа. Шмяк не поймет. От одного звука моего имени из ее уст сердце у меня подскакивало. С ранних лет я полюбил мать Джошуа малышовой любовью и потому лелеял фантазии о женитьбе, семье и нашем с ней совместном будущем. — У тебя же отец старый, а, Джош? — Да не очень. — А
— Пошли ящерок давить? — предложил я Джошуа, когда мы снова встретились. Он рисовал что-то палкой в пыли, на меня — ноль внимания. Я затер его рисунок ногой. — Ты знаешь, что у тебя мать чокнутая? — Это ее отец довел, — грустно ответил он, не поднимая головы. Я присел рядом: — А у меня мать иногда по ночам тявкает, как стая диких собак. — Тоже чокнутая? — Да нет, утром вроде ничего. Даже поет, когда завтрак готовит. Джошуа кивнул, видимо успокоившись: безумие лечится. — Мы раньше в Египте жили, — сообщил он. — А вот и врешь, это слишком далеко. Дальше Храма. — Дальше Иерусалимского храма я в детстве не бывал. Каждую весну моя семья пускалась в пятидневный поход до Иерусалима — праздновать Песах. Казалось, длится он целую вечность. — Мы сперва жили тут, потом в Египте, а теперь снова тут живем, — сказал Джошуа. — Поскитались. — Все равно врешь. До Египта отсюда сорок лет добираться. — Уже не сорок. Он теперь ближе. — Так в Торе сказано. Мне аба читал. Народ Израилев скитался по пустыне сорок лет. — Потерялся, значит, народ Израилев. — На сорок лет? — засмеялся я. — Народ Израилев, наверное, глупый. — Мы тоже — народ Израилев. — Точно? — Еще бы. — Меня мама зовет, — сказал я. — Когда выйдешь, сыгранем в Моисея и фараона?
Ангел мне признался: он хочет спросить у Господа, нельзя ли ему стать Человеком-Пауком. Ангел постоянно смотрит телевизор — даже когда я сплю. Просто одержим этим героем, который сигает с крыш и колошматит демонов. Ангел говорит, зло в наши дни заматерело, не то что прежде, а потому герои нужны помощнее. Иначе какой пример детям? — вопрошает он. Лично мне кажется, ему просто невтерпеж полетать с небоскребов в красном трико с гульфиком. Да и какой герой может приглянуться этим деткам — с их машинами, медициной и исчезающими расстояниями? (Тот же Разиил: и недели тут не пробыл, а уж готов махнуть Карающий Меч Господень на пояс монтажника-высотника.) В мое время героев было мало, но уж, по крайней мере, настоящие: некоторые из нас даже могли проследить от них свои родословные. Джошуа всегда играл героев — Давида, Навина, Моисея, а я — всяких гадов: фараона, Ахава, Навуходоносора. Если бы всякий раз, когда меня умерщвляли как филистимлянина, я получал шекель… ладно, я вам так скажу: я бы по сию пору на верблюде к игольному ушку и близко не подъехал. Теперь-то я понимаю: Джошуа просто тренировался на того, кем станет.— Отпусти народ мой, — сказал Джошуа в роли Моисея. — Валите. — Нельзя просто говорить «валите». — Нельзя? — Нет. Господь ожесточил твое сердце, и ты нас не отпустил. — А зачем это он так сделал? — Не знаю. Ожесточил, и все. Ладно: отпусти народ мой. — Фигу. — Я сложил руки на груди и отвернулся, как человек с ожесточенным сердцем. — Узри тогда, как превращаю я жезл свой в змея. Ну? Отпусти народ мой! — Валите. — Нельзя просто говорить «валите»! — Почему? У тебя же клево трюк с палкой получился. — Но там все было не так. — Ладно. Фигу тебе, Моисей. Народ останется тут. Джошуа помахал палкой у меня перед носом. — Узри, я поражу всю область твою жабами. Они войдут в дом твой, и в спальню твою, и везде поналезут. — И что? — И то, что это противно. Отпусти народ мой, фараон. — Жабы — они прикольные. — Дохлыми жабами, — пригрозил Моисей. — Я поражу тебя целыми грудами смердящих, вонючих дохлых жаб. — Ой, в таком случае забирай-ка ты лучше свой народ и валите отсюда. Мне тут все равно пора сфинксов строить и еще кой-чего. — Черт возьми, Шмяк, там все не так было! Я тебе и другие казни припас. — Теперь я хочу быть Моисеем. — Фигушки. — Это почему? — Потому что жезл — у меня. — А-а.
Так оно все и шло. Кажется, я не всегда легко велся на то, чтоб играть всяких мерзавцев, но Джошуа изображать героев точно понравилось. Иногда на самые гнусные роли мы вербовали младших братишек. Иуда и Иаков, младшие братья Джоша, изображали у нас целые народы, вроде содомлян у дверей Лотовых. — Выведи к нам тех двоих ангелов, и мы познаем их. — Не выведу, — отвечал я в роли Лота (я изображал хорошего парня только потому, что Джошуа хотелось играть двух ангелов), — но вот у меня две дочери, которые вообще никого не знают. Можете с ними познакомиться. — Давай, — сказал Иуда. Я распахнул дверь и вывел наружу своих воображаемых дочерей, чтобы они познали содомлян. — Приятно познакомиться. — Какая милая встреча. — Очень приятно. — ТАМ ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК! — заорал Джошуа. — Вы должны ломать дверь, а затем я поражу вас слепотою. — А потом истребишь наш город? — спросил Иаков. — Да. — Тогда мы лучше дочерей Лота познаем. — Отпусти народ мой, — сказал Иуда. Ему только сравнялось четыре, и он часто путал сюжеты. Особенно любил он играть в Исход: там, когда я вел свое воинство через Красное море в погоню за Моисеем, им с Иаковом нужно было обливать меня водой из кувшинов. — Все, хватит, — сказал Джошуа. — Иуда, ты — жена Лотова. Иди встань вон туда. Иуде иногда приходилось изображать жену Лота — вне зависимости от того, во что мы играли. — Я не хочу быть женой Лотовой. — Стой и молчи. Соляные столпы не разговаривают. — Да не хочу я быть девчонкой. Братьям всегда доставались женские роли. Сестер, которых можно мучить, у меня не было, а Елисаве-та, единственная в то время сестренка Джошуа, еще пешком под стол ходила. Это было до того, как мы познакомились с Магдалиной. Магдалина изменила для нас всё.
Наслушавшись родительских разговоров о безумии Джошевой матери, я часто наблюдал за нею, стараясь уловить какие-нибудь видимые признаки, но она, судя по всему, хлопотала по хозяйству, как прочие матери: опекала малышей, возилась в саду, носила воду и готовила еду. На четвереньках не скакала и пеной не плевалась, как я рассчитывал. Она была моложе многих других матерей — и гораздо моложе своего мужа Иосифа. По меркам нашего времени, тот был вообще старик. Джошуа утверждал, что Иосиф — не настоящий отец ему, но кто настоящий, не говорил. Когда об этом заходила речь, а Мария оказывалась поблизости, она подзывала Джоша и прикладывала палец к губам, чтобы много не болтал: — Еще не время, Джошуа. Шмяк не поймет. От одного звука моего имени из ее уст сердце у меня подскакивало. С ранних лет я полюбил мать Джошуа малышовой любовью и потому лелеял фантазии о женитьбе, семье и нашем с ней совместном будущем. — У тебя же отец старый, а, Джош? — Да не очень. — А
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (122) »