- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (32) »
говорили из-за отчаянного рёва мотора и пения ветра. Но Максим изящным жестом показывал мне наиболее примечательные места, и я понимала его без труда, испытывая лёгкость и подъём.
Мраморная аллея привела нас в симпатичный светло — жёлтый особняк, с аккуратными башенками на крыше, загадочно сияющий стёклами, в которые бились вечерние лучи.
Внутри дома — мраморная лестница, комнаты с поднебесными потолками, важными люстрами, с медными ручками и витражами в дверях. В доме были лишь мы вдвоём, да ещё кто-то третий, но казалось, что обитало сотни людей. Это на нас смотрело множество глаз с картин и скульптур, причём у первых глаза были живые, яркие, то у вторых — потухшие, мёртвые.
— Я украшаю свой дом картинами и скульптурами. Здесь есть мои и чужие. Здесь — и классика, и современность. Я украшаю свой дом древними богами, ангелами, красивыми людьми, мощными красками, мраморными изваяниями, бронзовыми фигурками и сосудами, керамикой, деревом и цветами. Но это ничто — без живого человека, без любви, верности и нежности. Это искусство красиво умирать, не более, — длинно и высокопарно говорил Максим.
Шагая по комнатам, он показывал изящным жестом:
— За этим мольбертом я работаю… За этой конторкой пишу письма… За этим ломберным столиком играю… У этого камина грею руки в холодные зимние вечера…
Максим много и велеречиво рассказывал мне о своих работах, но всё пролетало мимо моих ушей, и, одновременно, всё оседало во мне.
Я охватывала взглядом картины, среди них действительно было много живых и ярких, но были и мёртвые, и немало.
Утомившись от моей дежурной улыбки и общих фраз, он завёл мне граммофон, извинился и удалился, оставив меня одну, наедине с сотнями лиц. Я же выбрала одно — это был милый лик девушки, сидящей в комнате за столом.
На граммофоне крутилась пластинка. Звучала музыка Бизе, это было нечто плавное, кажется «Второе интермеццо». Я же всматривалась в сидящую за столом девушку на картине. Рядом стоял кувшин, чуть вдали светилось зеркало. Вглядываясь в пространство картины, я всё больше проникала в ткань другого, параллельного мира, я вбирала пространство в себя, и вскоре очутилась в той самой комнате, рядом с той девушкой. Я стояла, вглядываясь в воротник и складки её старинного платья (меня она не видела). Потом подошла к зеркалу, в котором, кроме меня, стала отражаться наша комната, и Максим с подносом в руках, на котором янтарём сверкали бокалы, в растерянности искавший меня.
Я обернулась и помахала рукой с картины, но он не догадался посмотреть на нас с незнакомкой, тут же вышел из комнаты.
Я ринулась назад, и попала в последние лучи нашего летнего вечера, и успокоила моего художника своим появлением.
— О, Гера, вы словно солнечный луч, можете внезапно приходить и также тихо таять, — промолвил он изумляясь. Глаза его горели удивлением и тайной.
— Я посетила её дом, — указала я пальцем на картину, — и видела вас оттуда. Вы и сами были будто созданы кистью художника иного мира.
То, что я сказала, потрясло его, хотя, как мне показалось, он мне всё же не поверил. Но лицо Максима лучилось и сияло, он мне говорил много ласковых и забавных вещей, водил по дому, показывал и комментировал свои чудесные картины и скульптуры, и мне казалось, что я попала в лабиринт ещё нехоженых тропок, по которым ещё нужно пройти, и тайны разгадать.
В бокалах зашумело вино, менявшее цвет от светло-соломенного с зеленоватым оттенком до золотистого, с очень тонким ароматом, и когда мы испробовали его, то у меня слегка поплыла голова.
Вошла женщина с тёплым и добрым взглядом, которую Максим представил как домработницу Люсю. Она унесла посуду.
Мне захотелось домой, и Максим вызвался меня проводить. Вечер был гранатовым, уютным, над тёмно-зелёным каштаном повисла синяя звезда. Мы быстро мчались в пролётке сквозь вечернюю мглу.
Дверь подъезда моего дома была уже закрыта, пришлось звонить в дворницкую. Прощаясь со мной во дворе моего дома, под звёздным шатром ночи, Максим осмелился дотронуться губами до моей руки.
— Я хочу писать вас, и я буду вас писать… Можно мне посетить вас ещё раз? — лепетали его уста.
— Я подумаю над предложением, и сама найду вас, — таков был мой ответ, и белый костюм моего мастера остался сиять под моим окном.
Я рано ложусь и спозаранку просыпаюсь, иногда — по заводскому гудку. Рано утром всегда что — нибудь интересное увидишь. Вчера я наблюдала летящих на фоне зари лебедей, схожих с красными платками. Но сегодня я просыпаюсь позже обычного. Лёжа оглядываю свою комнату. Ветер надувает занавеску, как парус. В комнате, увешанной картинами, литографиями, наполненной старинными вещами, купленными на барахолке, пляшут солнечные лучи. Иногда в такие ясные дни я за столом с удовольствием перебираю старые открытки из ларца. Но сейчас я выхожу на балкон. Утреннее солнце роняет лучи в дымящиеся травы росистых газонов. Во дворе привычная картина — интенсивно машет метлой мрачноватый дворник Филипп с железной бляхой на груди, о котором говорят, что он когда-то был священником, но о чём он сам никогда не заговаривал. Вот наш дровяной сарайчик, за которым на верёвках сушится бельё и на железной крыше которого греются дворовые коты. У сарайчика возится, готовится к поездке на рыбалку весёлый дядя Николай, токарь нашего завода. Он лукаво подмигивает мне и спрашивает, когда же вместе на рыбалку поедем? Я не против, машу рукой, улыбаюсь и киваю, обещаю, что поедем, как только в лесном озере появится самая большая рыба. — А плезиозавра не хотите? — внезапно вопрошает с соседнего балкона худенький и лысоватый профессор Петрусь. — Это будет железный аргумент, — смеюсь я и приветствую дорогого мне человека, который долгие годы заменял мне отца. Петрусь тоже любит рано вставать, любуется свежим утром, и мурлыкает под нос песенки собственного сочинения. — Ножи — ножницы точу! — доносится снизу голос точильщика. Кто-то уже спешит к нему, и вот точило жужжит, летят разноцветные искры. Я удаляюсь в комнату для кормления птицы.
*** После кормёжки мой питомец пробуждает у меня желание полетать, и мы вместе взмываем в яркий молодой день. С разгона мы врываемся в лёгкие белёсые облака. Нас подхватывает ветер, и мы скользим в его волнах, словно в бушующем море. Ветер обжигает лицо так, что захватывает дух, и мы с моим воспитанником снижаемся, и вот уже скользим над Дворцовой площадью, вдыхая запах смолы и дёгтя, потом мчимся к реке, вода
Глава 2. «Вы вдохновляете на творчество»
Я рано ложусь и спозаранку просыпаюсь, иногда — по заводскому гудку. Рано утром всегда что — нибудь интересное увидишь. Вчера я наблюдала летящих на фоне зари лебедей, схожих с красными платками. Но сегодня я просыпаюсь позже обычного. Лёжа оглядываю свою комнату. Ветер надувает занавеску, как парус. В комнате, увешанной картинами, литографиями, наполненной старинными вещами, купленными на барахолке, пляшут солнечные лучи. Иногда в такие ясные дни я за столом с удовольствием перебираю старые открытки из ларца. Но сейчас я выхожу на балкон. Утреннее солнце роняет лучи в дымящиеся травы росистых газонов. Во дворе привычная картина — интенсивно машет метлой мрачноватый дворник Филипп с железной бляхой на груди, о котором говорят, что он когда-то был священником, но о чём он сам никогда не заговаривал. Вот наш дровяной сарайчик, за которым на верёвках сушится бельё и на железной крыше которого греются дворовые коты. У сарайчика возится, готовится к поездке на рыбалку весёлый дядя Николай, токарь нашего завода. Он лукаво подмигивает мне и спрашивает, когда же вместе на рыбалку поедем? Я не против, машу рукой, улыбаюсь и киваю, обещаю, что поедем, как только в лесном озере появится самая большая рыба. — А плезиозавра не хотите? — внезапно вопрошает с соседнего балкона худенький и лысоватый профессор Петрусь. — Это будет железный аргумент, — смеюсь я и приветствую дорогого мне человека, который долгие годы заменял мне отца. Петрусь тоже любит рано вставать, любуется свежим утром, и мурлыкает под нос песенки собственного сочинения. — Ножи — ножницы точу! — доносится снизу голос точильщика. Кто-то уже спешит к нему, и вот точило жужжит, летят разноцветные искры. Я удаляюсь в комнату для кормления птицы.
*** После кормёжки мой питомец пробуждает у меня желание полетать, и мы вместе взмываем в яркий молодой день. С разгона мы врываемся в лёгкие белёсые облака. Нас подхватывает ветер, и мы скользим в его волнах, словно в бушующем море. Ветер обжигает лицо так, что захватывает дух, и мы с моим воспитанником снижаемся, и вот уже скользим над Дворцовой площадью, вдыхая запах смолы и дёгтя, потом мчимся к реке, вода
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (32) »