привал совпал с остановкой штаба полка, и ничего ему теперь за то не будет.

Через полчаса рация уже работала, и чернявый сержант-радист несколько раз настойчиво говорил в микрофон:

— Бархат, бархат, я сатин, как слышите? Прием…

Красным глазком светился огонек рации. Тихо падал снег. Наступали сумерки. Офицеры штаба стояли вокруг, ждали.

Радист снял наушники, протянул их начальнику штаба, сказал:

— Товарищ майор, восьмой говорить будет.

Все переглянулись: восьмой — это был командир полка. Начальник штаба присел рядом, сказал в микрофон:

— Восьмой, восьмой, я одиннадцатый… Слушаю вас…

Приложил одну раковину наушников к уху, стал слушать, кивая головой.

— Понял, есть… Понял…

Потом весело закричал:

— Голубая? Так мы из нее синюю сделаем! Понял, товарищ восьмой! Немедленно выполняю. Два взвода второго батальона направляю в квадрат 2473 на развилку… Есть… Есть…

Он выпрямился, согнал с лица улыбку, сказал строго:

— Товарищи офицеры! Приказ командира полка. По дороге Подборовье — Городец отходят части испанской «голубой» дивизии, которая значится у немцев под номером 250. Батальонам ускорить движение вперед по намеченному маршруту. Задача: оседлать развилку, к которой должны подойти тыловые части «голубой» дивизии. Разбить, уничтожить охрану, захватить обозы. ПНШ-1 связаться по рации с батальонами, передать приказ командира полка, следить за их движением. Я остаюсь здесь до двадцати двух ноль-ноль, затем штаб двинется к высоте 38,1.

Все начали действовать. Из планшетов были вынуты карты, на которых офицеры делали пометки, намечали направление, прикидывали расстояние до названных пунктов. Все это были молодые люди, для которых война давно стала привычным делом, и они старались делать его хорошо. «Культура штабной работы! — говорил иногда многозначительно майор, воздевая вверх указательный палец. — В этом вопрос».

Он обернулся, увидел Витьку, который, уже убрав в вещмешок все свое хозяйство, сидел на еловых ветках у костра и подбрасывал в огонь палки сушняка.

— Следующими по движению полка листами карты люди обеспечены? — коротко спросил он.

Витька вскочил:

— Так точно, товарищ майор. По два следующих листа, полученных из штаба армии, переданы адъютантам батальонов, командиру, работникам штаба полка. Вам я их вручил вчера. Запасные у сержанта Подшивалика, моего помощника. Он следует за нами.

Майор кивнул. Улыбнулся вдруг, подмигнул, сказал тихо:

— А что, младший лейтенант, на Невском проспекте бывал?

— Бывал, товарищ майор.

— А ты представляешь — кончится война, и мы с тобой на Невском встретимся. Может это быть?

— Может. Вполне может быть, товарищ майор.

— И разговаривать будем?

— Будем!

— И вспоминать? Леса эти… Снега… Костер наш?..

— Да! Да! Леса… Снега… Костер…

— Так смотри же, младший лейтенант, ничего не забудь… Чтоб рассказать потом… Потом, потом…

Майор смотрит долгим взглядом. И чудным кажется Витьке этот взгляд, и он тоже, не отрываясь, глядит в лицо майора, озаренное снизу красным светом костра.

Витька задремал, а когда очнулся, увидел, что костер почти совсем погас, превратившись в груду жара. Витька нагнулся, стал вздувать огонь.

У рации кто-то кричал в микрофон:

— Пленных отконвоируйте по дороге на Городец в распоряжение штаба армии. Штаб полка начнет передвижение, когда прибудут автоматчики.

Витька глядит в костер, и опять на него находит дремота.

Вспышка костра ярко осветила лыжника в полушубке, с автоматом. Витька повел глазами. Вокруг стояло еще несколько человек. Они громко разговаривали и смеялись. Витька всмотрелся в лыжника и узнал его — это был лейтенант Гамза, сибиряк, командир взвода автоматчиков.

Опершись на лыжные палки, подавшись вперед, Гамза быстро говорил:

— Весь обоз нам в руки попал. Из автоматов по крайним машинам как резанули, так все и сбилось. Охрана шуточная, да никто и отстреливаться не стал. Сразу лапы подняли.

Он достает из кармана полушубка что-то желтое, в снегах волховских совершенно немыслимое, смотрит на Витьку, бросает ему пару:

— Ты такое видел? Смотрю, из испанского фургона вывалились, на снегу катаются, шарики желтые! Ну, думаю, что за картошка? Поднял, — нет, что-то другое.

Витька держит в руках два лимона… У них холодная, шершавая кожа… От них исходит нежный, еле слышный аромат, пробуждающий далекие, позабытые воспоминания.

Гамза достает еще несколько лимонов, раздает их офицерам. Все с интересом рассматривают, гладят их.

Витька совершенно непроизвольно подносит к губам лимон, откусывает. Рот наполняется брызжущей, острой, блаженной кислотой. Он откусывает еще и еще, торопливо жует податливую лимонную мякоть вместе с кожурой. Лимона нет. Он принимается за второй и быстро справляется с ним. Только тогда, опомнившись, он бросает взгляд на стоящих вокруг костра офицеров.

Он видит, что все напряженно смотрят на него. Кто-то качает головой, говорит:

— Черт побери! Как мы все изголодались по свежему! Не поверишь!

Гамза тоже смотрит на Витьку, хохочет:

— Молодец, младший лейтенант! Сразу два сжевал! Вместе с кожурой! Молодец!

Издалека слышен крик:

— На лыжи!

Витька вскакивает на ноги. Офицеры быстро расходятся. Все понимают: штаб двигается дальше.

Ночь густела. Вместе со всеми Витька мчался по лыжне па юго-запад. Впереди и сзади него слышались удары палок, шуршание лыж. Мрак, мрак лежал над Волховом, над бескрайними его болотами и лесами. Но и в ночи, во мраке, войска двигались вперед. И Витька тоже летел вперед, без устали работая палками, и перед ним, перед широко раскрытыми глазами его, все неслись в темноте, не отступая, лица его товарищей, молодых офицеров, и лицо начальника штаба, озаренное снизу, как давеча, светом костра.