кипами бумаг, безделушками и сувенирами. Шерил и я с трудом здесь протискиваемся. Ну и что! У меня свой порядок: там, в папке слева, счёт из ресторана, куда я пригласил Шерил на первое свидание; ниже на полке камешек – Шерил подобрала его на самой высокой горе Рангинуи; а там, на столе возле дивана, лежит открытка, которую по моей просьбе ей подписали коллеги, когда она вернулась к преподаванию.

Все эти символы нужны мне и Шерил, чтобы напоминать – наша жизнь продолжается, она не закончилась шестьдесят лет назад. Чёрт, временами я даже в это верю.

Здесь у нас только малая часть нашего земного имущества. Когда мы улетели с Земли, от большей части вещей пришлось избавиться. Я их будто от сердца отрывал. Все они хранили память, осязаемую связь с той жизнью, что мы прожили с Шерил.

Из цветочного горшка слышится бульканье. Оно звучит – даже подумать об этом не могу! – поразительно по-человечески.

Я подхожу к плантималю – он пульсирует чаще обычного. Дэйв говорил, это значит, что ему надо дать питательную смесь. Как чёртово растение может знает, что надо пошуметь, чтобы его покормили?

– Потерпи, – говорю я. – Знаю, знаю, что ты голодный. Сейчас приготовлю.

Я беру пакет с кормом и воду. Хорошо хоть плантималя не надо так часто кормить по ночам. Наверное, как и уверял Дэйв, оно приспособилось к нашим суточным биоритмам?

Точно так же готовят смесь младенцу.

Младенцу.

Я отбрасываю эту мысль.

Пока я опрыскиваю плантималя, его бульканье сменяется довольными звуками, очень похожими на отрыжку. У меня сжимается сердце, я стискиваю край стола, чтобы не упасть, дыхание перехватывает

Постояв так немного, я возвращаюсь в удобное кресло к телевизору. Пролистываю каналы, прислушиваясь к плантималю – не нужно ли ему ещё чего-нибудь.

Должен признать – с Шепом уйма хлопот, но он такой милый. Я мысленно поправляю: оно милое.

Я почему-то останавливаюсь на детской передаче с танцующей малышней и куклами. Крошечная каюта заполняется детским смехом, и мы с Шепом слушаем. На меня накатывают воспоминания о других детях в другое время и в другом месте.

* * *

Время от времени я слышал, как в других палатах родственники навещали молодых мам. За громким визгом детей раздавались наставления взрослых:

– Ш-ш-ш... Маме нужно отдохнуть.

– Осторожнее с новой сестренкой.

– Придерживай головку, помни, что надо придерживать головку!

Слышать эти счастливые голоса было пыткой. Я два дня не смыкая глаз курсировал в родильном доме между палатой Шерил и отделением интенсивной терапии новорожденных. Родители Шерил и мои всё уговаривали меня вздремнуть. Но я просто не мог. Каждый раз, когда я закрывал глаза, меня будило воспоминание о первом взгляде на Джоуи. Во время родов я стоял возле Шерил и держал её за руку, поэтому увидел ребенка, только когда медсестры перенесли его на стол, чтобы измерить и перерезать пуповину. Медсестры держались как-то напряжённо, а врачи шептались.

Сначала я увидел прелестные маленькие ножки с чудесными крохотными пальчиками, подергивающиеся ручки с крепко сжатыми десятью пальцами – и только потом голову. Я никогда этого не забуду, хотя, видит Господь, старался.

Глаза как в старом мультфильме про инопланетян и выпуклая кошмарная хрень на макушке.

При виде сына меня сначала охватил ужас. Затем отвращение. А потом захотелось бежать из палаты без оглядки, и никто не знает, как я был близок к тому, чтобы уступить этому порыву.

Я ненавидел себя.

В голове снова и снова прокручивались слова врача:

– Мистер Карр, у вашего сына анэнцефалия. Мне жаль.

Остальная часть её речи потерялась в тумане, я помню лишь обрывки:

– ...нервная трубка не закрылась... коры головного мозга нет... мы не знаем, почему так происходит... сейчас это такая редкость... обычно выявляется при пренатальном скрининге на начальных стадиях, и можно принять решение... разум отсутствует полностью... может, несколько дней или даже часов...

– Почему мне не показывают моего малыша? – всё сильнее волновалась Шерил. – Что с ним не так?

К ней привели врача всё рассказать. Потом, когда персонал покинул палату, чтобы оставить нас вдвоём, мы стиснули друг друга как утопающие. И разрыдались, не в силах остановиться. Потом Шерил позвала медсестру.

– Я хочу его увидеть.

Она говорила твёрдо, чеканя каждое слово.

Медсестра с Шерил пристально посмотрели друг другу в глаза. Медсестра кивнула и вышла.

Джоуи вкатили и подали матери. Она осторожно взяла его. Ему надели шлем, чтобы защитить обнаженные ткани черепа. Его глаза были закрыты, он казался таким крошечным.

Я посмотрел на Шерил. В ее глазах не было ни ужаса, ни отвращения.

– Он дышит, – сказала она.

Она говорила спокойно. Я понимал, чего ей это стоило, но она не дала врачам повода унести ребенка.

– Функций ствола мозга достаточно, чтобы регулировать сердцебиение и дыхание, – сказала врач и очень мягко добавила: – Он ничего не чувствует. Никакой боли. Он не страдает.

– Мой сын жив, – решительно заявила Шерил.

Врач промолчала.

– Мой сын жив! – повторила Шерил.

* * *

– Только взгляни на Шепа! – зовет Шерил. – Он такой оживленный!

Я плетусь в гостиную. Хочется кофе.

Взволнованная Шерил кивает на плантималя. Я смотрю и ахаю.

За ночь его пульсирующие доли треснули, как яичная скорлупа, и из них вылупилось создание сантиметров двадцать длиной: две голубоватые ручки с десятью крохотными бледно-зелеными пальчиками и две голубоватые ножки с десятью пальчиками, а сверху маленькая зелёная голова с едва намеченным носом, ртом, ушами, копна мягких похожих на траву волос и пара ещё не прорезавшихся глаз.

– Это чудо! – с благоговением говорит Шерил.

Вспоминаю, что говорил Дэйв: «Если они растут рядом с другими растениями, со временем перенимают их форму».

Другие растения – это мы.

Грудь Шепа вздымается и опадает, как это было и с его долями. Ручки и ножки подергиваются, а головка поворачивается из стороны в сторону.

Я выхожу из гостиной, прежде чем Шерил успевает что-нибудь сказать.

* * *

Мы уселись, и больничный юрист закрыл дверь. Неспроста прислали его, а не доктора.

– Мистер и миссис Карр, буду откровенен. С точки зрения закона больница не обязана поддерживать жизнь вашего сына.

– Конечно же обязана, – возразила Шерил. – Мой сын дышит и шевелится, если к нему прикоснуться.

– Это непроизвольные рефлексы. Юридическое определение смерти подразумевает необратимое прекращение высших мозговых функций – основы личности. А у вашего сына никогда не было и не будет высших мозговых функций.

Я знал, что он