- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (99) »
Дверь скрипнула. Прикрывая ладонью колеблющееся пламя воткнутой в бутылку свечи, без стука, как свой человек, тихо вошел Федя. Он поставил свечу на стол и так же тихо вышел из горницы.
На улице теперь были слышны переливающиеся звуки множества конских копыт.
Семен Михайлович встал из-за стола и подошел к окну. Во всю ширь раскисшей дороги двигались какие-то тени. Буденный пригляделся. На фоне мутневшей на горизонте светлой полосы неба мелькали темные силуэты всадников в бурках, косматых папахах, в шинелях, полушубках, брезентовых плащах и фуражках. В полумгле были видны молодые и пожилые, усатые, чубатые, суровые и веселые лица. Изредка проплывали знамена в чехлах и намокшие на дожде значки эскадронов.
— Четвертая дивизия подошла, — негромко сказал позади Буденного Зотов.
Семен Михайлович оглянулся.
— У тебя еще что-нибудь есть? — спросил он, кивнув на папку с бумагами.
— Вопросы все, — сказал Зотов. — Так что разрешите мне покуда итти?
— Подожди. Чай будем пить.
— У меня дела, товарищ комкор. Приказ надо писать.
— А-а… Ну, хорошо. Тогда иди.
Зотов надел фуражку, собрал бумаги и, по привычке слегка выворачивая ноги носками внутрь, с солидным достоинством вышел из горницы.
За дверью гудели голоса. Там, видно, набралось много народу.
Федя в третий раз подогревал самовар. Поминутно хлопала дверь, и к Буденному, звякая шпорами, проходили вооруженные люди.
— И чаю не дадут напиться Семену Михайловичу! — с досадой сказал Федя адъютанту Буденного, который только что вышел из горницы и торопливо надевал плащ, видимо собираясь куда-то итти.
Адъютант ничего не ответил и с озабоченным выражением на молодом, безусом лице поспешно вышел из хаты.
Семен Михайлович, поужинав, пил чай и с интересом слушал Лукича, который, сидя против него рядом с Федей и держа блюдце на растопыренных пальцах, рассказывал ему о турецких походах. Буденный всю мировую войну провел на Кавказском фронте и воевал в тех самых местах, где пятьдесят лет назад русская армия вела бои с Мухтар-пашой, штурмовала Карс и брала Эрзерум. В ту минуту, когда Лукич рассказывал об отважном поступке полкового адъютанта Нижегородского драгунского полка, любимца солдат корнета[4] Забелина Сергея Алексеевича, который спас жизнь своему трубачу, в ставню постучали, и молодой низкий голос сказал под окном: — Хозяин!.. Батя! Не спишь? Старик оборвал свой рассказ на полуслове, изменился в лице и, поставив на стол недопитое блюдце, проговорил дрогнувшим от радости голосом: — А ить это мой Степка! — Он искательно посмотрел на Буденного. — Семен Михайлович, дозвольте сынка позвать в куреня? — Давай зови, Петр Лукич. Посмотрим, что у тебя за сынок! — весело сказал Буденный. Старик с неожиданной для его возраста живостью вскочил с лавки и, позабыв закрыть за собой дверь, поспешно вышел из хаты. — Ишь, как папаша сынку-то возрадовался! — сказал Федя. Семен Михайлович улыбнулся. Он хорошо понимал, что происходит в душе старика, и с любопытством прислушивался к разговору и шуму шагов в сенях. Шаги приблизились. В открытых дверях остановился молодой казак огромного роста с небольшими золотистого отлива усами на красивом загорелом лице. Из-под красного околыша ухарски сдвинутой набок фуражки торчал заботливо расчесанный чуб. Казак был одет в туго перехваченный кавказским ремешком коротенький полушубок и синие, обшитые желтыми леями шаровары, заправленные в высокие сапоги. Поверх полушубка висели шашка и револьвер в изношенной кобуре. На левой стороне груди был приколот большой алый бант. — Разрешите зайти, товарищ комкор? — спросил он отчетливо. Буденный приветливо взглянул на него: — А-а, знакомый! Заходи… Постой, это ты под Ляпичевым батарею забрал? — Стало быть, я, товарищ комкор. — То-то, я помню. Садись. — Спасибочка. Постоим, товарищ комкор. — Садись, садись. Поговорим. Харламов осторожно присел на лавку, поставив шашку между колен. — Тебя в том бою ранили? — спросил Семен Михайлович. — Нет. Под Иловлей. В одночась с вами, товарищ комкор. Вас, стал быть, там в ногу поранили. — Помнишь? — удивился Буденный. Харламов изумленно поднял угловатые брови. — Как же такое дело забыть? Лукич, стоя в стороне, переводил восторженный взгляд с сына на Семена Михайловича и, когда сын отвечал, невольно шевелил губами, словно подсказывал. «Экая здоровенная порода! — думал Буденный, с удовольствием оглядывая могучее тело сидевшего перед ним казака. — Добрый казачина. Такой один пятерых стоит». — Женат? — спросил он Харламова. — Ишо нет, Семен Михайлович, — заговорил Лукич, подвигаясь ближе. — Вот войну кончим — оженим. У меня уже и любушка есть на примете. Дюже хорошая девка, — словоохотливо, как все старики, говорил он. В голосе его прорывались радостные нотки, словно ему, а не сыну, предстояло жениться. Харламов густо покраснел, шевельнув бровью, с досадой взглянул на отца и открыл было рот, но ничего не сказал. — А сколько тебе лет? — спросил Буденный. — Двадцать шесть, товарищ комкор, — ответил Харламов. Семен Михайлович внимательно посмотрел на него, поморщив лоб, что-то прикинул в уме и повернулся к Лукичу. — Сынок-то тебе во внуки годится, — сказал он старику. — Мне, Семен Михайлович, пятьдесят семь годов было, когда Степка родился, — качнув головой, сказал Лукич. — Я в шестьдесят пять бугая кулаком на коленки ставил. Мешки по шести пудов таскал. Да я и до се ишо ничего. — Силён! — Буденный усмехнулся. — В Третьем донском служил? — спросил он Харламова. — В лейб-гвардии казачьем. — В гвардии? — Только за красоту да за рост в гвардию взяли, — пояснил Лукич. — Пара быков да коней — вот и все наше хозяйство. — Так, так… А ведь ты прав, Петр Лукич, сынок-то похож на тебя. Старик встрепенулся, выгнул грудь и словно сразу помолодел. — Чистый патрет, Семен Михайлович, и личностью и выходкой, только што подюжей ростом и в плечах пошире. — Он с гордостью взглянул на сына и, отворотись, украдкой, что все же не ускользнуло от зоркого глаза Семена Михайловича, смахнул вдруг набежавшую слезу. — Ну, ладно! — Буденный встал из-за стола. — Пойду отдохну. Я ведь двое суток не спал. Спасибо за угощенье, Петр Лукич. — На доброе здоровье… Семен Михайлович, я вам постелю, — с готовностью предложил старик. — Не надо, я сам. — Буденный дружески кивнул казакам и, с многозначительной улыбкой взглянув на Федю, ушел в горницу. — Пойду и я коней посмотрю, да и поить время, — сказал Федя. Он поднялся с лавки, надел кубанку и,
Семен Михайлович, поужинав, пил чай и с интересом слушал Лукича, который, сидя против него рядом с Федей и держа блюдце на растопыренных пальцах, рассказывал ему о турецких походах. Буденный всю мировую войну провел на Кавказском фронте и воевал в тех самых местах, где пятьдесят лет назад русская армия вела бои с Мухтар-пашой, штурмовала Карс и брала Эрзерум. В ту минуту, когда Лукич рассказывал об отважном поступке полкового адъютанта Нижегородского драгунского полка, любимца солдат корнета[4] Забелина Сергея Алексеевича, который спас жизнь своему трубачу, в ставню постучали, и молодой низкий голос сказал под окном: — Хозяин!.. Батя! Не спишь? Старик оборвал свой рассказ на полуслове, изменился в лице и, поставив на стол недопитое блюдце, проговорил дрогнувшим от радости голосом: — А ить это мой Степка! — Он искательно посмотрел на Буденного. — Семен Михайлович, дозвольте сынка позвать в куреня? — Давай зови, Петр Лукич. Посмотрим, что у тебя за сынок! — весело сказал Буденный. Старик с неожиданной для его возраста живостью вскочил с лавки и, позабыв закрыть за собой дверь, поспешно вышел из хаты. — Ишь, как папаша сынку-то возрадовался! — сказал Федя. Семен Михайлович улыбнулся. Он хорошо понимал, что происходит в душе старика, и с любопытством прислушивался к разговору и шуму шагов в сенях. Шаги приблизились. В открытых дверях остановился молодой казак огромного роста с небольшими золотистого отлива усами на красивом загорелом лице. Из-под красного околыша ухарски сдвинутой набок фуражки торчал заботливо расчесанный чуб. Казак был одет в туго перехваченный кавказским ремешком коротенький полушубок и синие, обшитые желтыми леями шаровары, заправленные в высокие сапоги. Поверх полушубка висели шашка и револьвер в изношенной кобуре. На левой стороне груди был приколот большой алый бант. — Разрешите зайти, товарищ комкор? — спросил он отчетливо. Буденный приветливо взглянул на него: — А-а, знакомый! Заходи… Постой, это ты под Ляпичевым батарею забрал? — Стало быть, я, товарищ комкор. — То-то, я помню. Садись. — Спасибочка. Постоим, товарищ комкор. — Садись, садись. Поговорим. Харламов осторожно присел на лавку, поставив шашку между колен. — Тебя в том бою ранили? — спросил Семен Михайлович. — Нет. Под Иловлей. В одночась с вами, товарищ комкор. Вас, стал быть, там в ногу поранили. — Помнишь? — удивился Буденный. Харламов изумленно поднял угловатые брови. — Как же такое дело забыть? Лукич, стоя в стороне, переводил восторженный взгляд с сына на Семена Михайловича и, когда сын отвечал, невольно шевелил губами, словно подсказывал. «Экая здоровенная порода! — думал Буденный, с удовольствием оглядывая могучее тело сидевшего перед ним казака. — Добрый казачина. Такой один пятерых стоит». — Женат? — спросил он Харламова. — Ишо нет, Семен Михайлович, — заговорил Лукич, подвигаясь ближе. — Вот войну кончим — оженим. У меня уже и любушка есть на примете. Дюже хорошая девка, — словоохотливо, как все старики, говорил он. В голосе его прорывались радостные нотки, словно ему, а не сыну, предстояло жениться. Харламов густо покраснел, шевельнув бровью, с досадой взглянул на отца и открыл было рот, но ничего не сказал. — А сколько тебе лет? — спросил Буденный. — Двадцать шесть, товарищ комкор, — ответил Харламов. Семен Михайлович внимательно посмотрел на него, поморщив лоб, что-то прикинул в уме и повернулся к Лукичу. — Сынок-то тебе во внуки годится, — сказал он старику. — Мне, Семен Михайлович, пятьдесят семь годов было, когда Степка родился, — качнув головой, сказал Лукич. — Я в шестьдесят пять бугая кулаком на коленки ставил. Мешки по шести пудов таскал. Да я и до се ишо ничего. — Силён! — Буденный усмехнулся. — В Третьем донском служил? — спросил он Харламова. — В лейб-гвардии казачьем. — В гвардии? — Только за красоту да за рост в гвардию взяли, — пояснил Лукич. — Пара быков да коней — вот и все наше хозяйство. — Так, так… А ведь ты прав, Петр Лукич, сынок-то похож на тебя. Старик встрепенулся, выгнул грудь и словно сразу помолодел. — Чистый патрет, Семен Михайлович, и личностью и выходкой, только што подюжей ростом и в плечах пошире. — Он с гордостью взглянул на сына и, отворотись, украдкой, что все же не ускользнуло от зоркого глаза Семена Михайловича, смахнул вдруг набежавшую слезу. — Ну, ладно! — Буденный встал из-за стола. — Пойду отдохну. Я ведь двое суток не спал. Спасибо за угощенье, Петр Лукич. — На доброе здоровье… Семен Михайлович, я вам постелю, — с готовностью предложил старик. — Не надо, я сам. — Буденный дружески кивнул казакам и, с многозначительной улыбкой взглянув на Федю, ушел в горницу. — Пойду и я коней посмотрю, да и поить время, — сказал Федя. Он поднялся с лавки, надел кубанку и,
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (99) »