замахивался, незнакомец, как воробей, скакнул на две или три ступеньки повыше и, словно бы не случилось ничего, преспокойно уселся.

— Про шляпу забудь! — сказал он. — Это я пошутил. Садись и рассказывай: почему такой печальный?

Он выслушал Мыколу, не отрывая от него серьезного взгляда.

— Из дому подался, это ничего, — заметил он снисходительно. — Я и сам думаю податься кое-куда. Но это потом. Револьвера не имею. Пожевать хочешь? — неожиданно спросил он.

Мыкола подумал, вспомнил об исчезнувшем сале и со вздохом сказал, что хочет.

— Тогда чего же на пристани, как граф, расселся? Айда!

И он повел Мыколу за собой.

Он вел его очень долго, какими-то спусками и подъемами. Выглядело так, словно бы морской город Севастополь построен на окаменевших волнах.

И это тоже нравилось Мыколе.

На вершине горы остановились передохнуть. Рядом был собор, а у ног большие белые дома. Дальше синела бухта, и в нее медленно входил пароход, тоже большой и белый, как дом. Мыкола даже задохнулся от восторга.

Потом они ехали куда-то на трамвае. Конечной остановкой была Кадыковка, окраина Балаклавы. Низенькие хатки ее были крыты не соломой, как в Гайвороне, а черепицей. Казалось поэтому, что на них дольше удерживаются отблески заходящего солнца. Оно было большущее, красное и нехотя погружалось в море.

«Никуды не пойду звидсы!» — сказал про себя Мыкола.

Мазанка, где жил Кот в сапогах — его звали Володька, — была очень низенькая, взрослым приходилось нагибаться, входя в дверь. Но внутри было чисто, уютно.

И за ужином Володька проявлял заботу о Мыколе: почти не давал ему говорить, сам растолковывал родителям, что вот, мол, хлопец заболел морем, но где же и лучше лечить эту болезнь, как не у нас в Севастополе, верно?

Мать молчала — она была вообще молчалива, а отец охотно улыбался. Лицо у него было такое же круглое, как у сына, только с усами, очень пышными.

Он был вожаком знаменитой в Балаклаве ватаги, то есть рыбацкой артели. Судьба Мыколы, таким образом, решилась.

2

Однако оказалось, что любовь его без взаимности: он любил море, но море не любило его.

Он укачивался!

В таких случаях хлопотливый Володька старался быть рядом.

Вместе с ним являлась на выручку тень адмирала Нельсона.

Конечно, отчасти утешительно было узнать, что и Нельсон укачивался. Но ведь он был адмиралом. Кто бы осмелился списать его за это с корабля? А Мыколу запросто могли списать. Подумаешь, кухарь на сейнере! (Такая была у него незавидная должность.) И это даже не юнга, всего лишь юнец на посылках, почти что прислуга за все.

Да и кухарь-то он был никудышный. Пожалуй, самый никудышный на всем Черном море. А может быть, даже и на остальных морях.

Все вечно валилось у него из рук: ложки, плошки, тарелки, сковородки.

Как-то выйдя с вечера в море, рыбаки были вынуждены обходиться за завтраком одной-единственной ложкой на всех. То-то досталось растяпе-кухарю! Накануне, споласкивая ложки после ужина, он по рассеянности шваркнул их за борт вместе с водой из бачка.

— Ну что ты такой задумчивый? — попрекал его Володька. — Это в сквере на лавочке можно быть задумчивым. А море, учти, не любит задумчивых.

Зато, к удовольствию своего покровителя, Мыкола быстро научился чинить сети, сушить их и укладывать в сейнер. А когда начинал сращивать концы пенькового троса или чистить якорную цепь металлической щеткой, то тут уж можно было просто залюбоваться его работой. Откуда и прыть бралась в руках, тех самых, которые превращались в грабли, в нелепые растопыри, едва лишь ухватывали что-нибудь ломкое, хрупкое, бьющееся.

— Имеет талант в пальцах! — объявил вожак ватаги. — И зачем ему маяться с нами в море? Шел бы себе в слесаря или в кузнецы.

Володька вступился за Мыколу.

Мается, да, но молча. Чуть засвежеет, сразу делается весь зеленый, а пощады у моря не просит, зубы стиснет и работает!

О собственных своих сомнениях Мыкола не говорил никому, даже Володьке. Поверял лишь ночью куртке, которая заменяла ему подушку, — у хозяев не водилось лишних подушек.

И домой отписал, что все добре, в семье у вожака ватаги принят, как родной, ходит не только в море, но и в школу. Все им довольны, море тоже…

Летом ватага ловила кефаль, серебристые стада которой близко подходят к берегу. Осенью та же кефаль, войдя в возраст, называлась уже лобанами. Рыбу-лежень, плоскую камбалу ловили на крючковую снасть. А ставрида по глупости шла на подсвечивание.

И сейнером своим был доволен Мыкола. Сейнер был, конечно, невелик, но с самолюбием, сам себя, наверное, считал главным судном на Черном море. Качало на нем ужас как, зато слышно его было издалека. «Пух-пух-пух!» — повторял он на ходу, издалека оповещая всех о себе.

На такой скорлупе нелегко было в свежую погоду. Зимой сосульки намерзали на вантах и немолчно звенели во время качки. Впрочем, спалось под этот звон неплохо.

Команда сейнера — это капитан, рулевой, два моториста и четыре рыбака, которые ставят и выбирают сети. А кухарь в свободное от приготовления пищи время помогает и тем и другим.

Выбирать сети почти так же интересно, как стоять на руле. Что за диковинные твари живут в Черном море!

И названия у них смешные, расскажи в Гайвороне, не поверят.

Морская игла, морской скорпион, морской таракан, морская собачка (названа так за то, что умеет больно щипаться), морская лисица, морской петух, морской конек (очень похож на шахматного). И есть еще в море скумбрия-баламут и дельфин-пыхтун (очень смешно пыхтит и отфыркивается).

Под камнями у берега живут всякие крабы, среди них стыдливый (называется так потому, что, будучи пойман, закрывает клешнями «лицо»).

В море также обитает моллюск-диверсант. На вид это безобидный червячок, но питается он деревянными сооружениями — сваями и днищами судов. За полтора летних месяца успевает проточить доски до двух с половиной сантиметров в глубину. Поэтому все деревянные суда обшивают медью, цинком или же почаще вытаскивают для просушки на берег.

Однако самыми интересными животными в Черном море Мыкола считал дельфинов.

Были они любопытны и доверчивы, не боялись вплотную приближаться к судну, весело играли под его кормой и подолгу сопровождали в море. Любопытством дельфинов пользовались рыбаки. Как бы приманивали на шум винтов, а когда животные приближались, били по ним из ружей.

Ловили дельфинов и сетями. Загоняли их, стуча под водой камнем о камень, кричали, свистели, улюлюкали, тарахтели в ведра и сковородки.

Вот когда, наконец, кухари могли отвести душу!

Мыколе посчастливилось как-то быть загонщиком. Он так и не понял,