Клаузевиц, еще не ставший главным авторитетом по военным вопросам, пишет ответ на статью Фихте «О Макиавелли как писателе». Оба озабочены вопросом о том, как преодолеть кризис, оправиться от сокрушительного поражения, нанесенного прусской армии в 1806 году, и возродить «немецкую нацию», однако офицер критикует профессора за то, что тот (вслед за Макиавелли) слишком доверяет «древним» в военных вопросах. Война изменилась, говорит Клаузевиц, старые рецепты больше не работают. «Современное искусство войны, далекое от того, чтобы использовать людей как простые машины, должно оживить (vitalize) индивидуальную энергию, насколько это позволяет природа оружия»¹. Решение должно быть связано не с «искусственными» построениями (фаланга, легион), а с фигурой патриота, доблестного и энергичного, «сражающегося на своей земле за свободу и независимость». Клаузевиц, впоследствии определивший войну через изменчивость и неизвестность, назвавший ее «хамелеоном, в каждом конкретном случае несколько меняющим свою природу»², тоже, в общем-то, говорит здесь о «новых» и «старых» войнах. И даже противопоставляет «технический» и «социальный» подходы.

Принципиальная разница заключается в том, для чего создаются их теории: если Клаузевиц пишет «теорию для войны», то цель стимулирующей книги Мэри Калдор, напротив, заключается в том, чтобы найти возможности ограничения насилия. И хотя ее предложения базируются на «кантианском» космополитизме, они совсем не кажутся «наивными» или «идеалистичными». Книга Калдор не дает ответов на вопросы, которые неизбежно адресует ей сегодня российский читатель, однако она может помочь точнее их сформулировать, вписать в контекст — и это уже немало.

К 1999 году, когда выходит первое издание «Новых и старых войн»³, тезис о том, что «большие» межгосударственные войны (с патриотизмом, jus in bello, стратегией «по Клаузевицу» и т. д.) устаревают, а на смену им приходят «конфликты низкой интенсивности», «гибридные» или «постмодернистские» войны, совсем не нов. Уже описаны глобализация в качестве социально-экономической рамки, новые технологии, приватизация насилия и размывание границ между легитимным и преступным насилием, комбатантами и нонкомбатантами, межи внутригосударственными конфликтами⁴. Интеллектуальным событием книга Мэри Калдор становится благодаря насыщенному описанию войны в Боснии и Герцоговине (1992-1995). Опыт ее поездок по бывшей Югославии, бесед с участниками и жертвами боевых действий кристаллизовался в объяснение причин, по которым масштабные миротворческие усилия оказались столь впечатляюще неэффективны (в том числе и послевоенные, как показал антисербский погром в Косово в марте 2004 года). Боснийская война «стала образцовым случаем, из которого в начавшийся после окончания холодной войны период были извлечены разные уроки,— тем примером, которым пользуются, чтобы поставить точку в разнобое принципиальных позиций, и в то же время лабораторией, в которой экспериментально отрабатывались разные методы управления новыми войнами»⁵. Этот «эталон» характеризуют три группы признаков. Во-первых, цели «новых» войн не являются политическими в традиционном смысле, они связаны с «политикой идентичности», а не с идеологически или «геополитически» обоснованным «национальным интересом». Во-вторых, бой (и даже контроль территории) перестает быть главным средством⁶, «новая война» — это скорее война с населением, чем с противником. В-третьих, эта война живет за счет специфической военной экономики, децентрализованной, зависящей от внешних источников (гуманитарная помощь, участие диаспор и т. д.) и криминальных доходов от торговли оружием или наркотиками.

Некоторые описания звучат сегодня пугающе знакомо:

Фактически сербская общественность пережила виртуальную войну задолго до начала реальной — виртуальную войну, мешавшую отличать истину от вымысла, так что война стала неким континуумом, где в один и тот же феномен слагались битва на Косовом поле 1389 года, Вторая мировая война и война в Боснии. Дэвид Рифф описывает обычную практику, когда солдаты из боснийских сербов, целый день обстреливавшие Сараево с близлежащих холмов, звонили потом в город своим друзьям-мусульманам. Из-за психологического диссонанса, производимого этой виртуальной реальностью, такое, выходившее за привычные рамки, противоречивое поведение обладало для солдат абсолютным смыслом. Они стреляли не по своим личным друзьям, а по туркам. «Еще до конца лета, — говорил Риффу один из солдат,— мы выгоним турецкую армию из города. Точно так же, как они выгнали нас с Косова поля в 1389 году. Там было начало господства турок на наших землях. Здесь будет его конец, после всех этих жестоких столетий... Мы, сербы, спасаем Европу, пусть даже Европа и не ценит наших усилий»⁷.

«Новый национализм», реваншистский, рядящийся в побитую молью имперскую тогу, становится тем опаснее, чем сильнее сужается в атмосфере нагнетаемой вражды пространство гражданского активизма. «Космополитическая» альтернатива, которую предлагает Калдор, строится на двух принципах, военном и политическом:

1. Минимальное применение силы. Проблема использования международных сил связана с боязнью «занять сторону»⁸, а главным образом — с боязнью потерь. Западные страны, вступившие в «постгероическую эпоху» ⁹, стремятся минимизировать потери. Сохранение жизней своих солдат становится приоритетом, определяющим тактику: использование бомбардировщиков, беспилотников (дронов) и т. д. В Югославии самолеты НАТО наносили удары с высоты более 4,5 километров, недосягаемой для сербских ПВО, что привело к многочисленным «побочным потерям». «Настойчивые заверения западных лидеров, что бомбардировка была направлена против режима, а не против сербов, вовсе не убеждали тех, кто испытал ее действие на себе» ¹⁰, — пишет Мэри Калдор. Она предлагает своего рода «средний путь» между беспомощным наблюдением и военным сокрушением, более рискованный, но и более эффективный, применение «минимальной необходимой силы», создание нового типа «солдата-полицейского, рискующего жизнью ради человечности».

2. Космополитическая политика. Простая идея: договариваться можно не только с теми, кто держит оружие. Принимать во внимание «гражданское общество», все эти НПО, женские или студенческие объединения, группы интеллектуалов? Калдор показывает, что это решение имеет прагматический смысл: «новые войны» отличаются тем, что их чрезвычайно трудно