Тьма заворочалась, загремела железом и обдала меня запахом давно не мытого тела. Шифоновое платье, разорванное на спине, не грело, и мелкая мерзкая дрожь заползла под мою кожу. Было гадко, страшно и, как ни странно, возбуждающе.
- Где я? - раздался скрипучий вопль. И в ответ ему полетели самые разные и омерзительные предположения.
Тьма довольно ухала, развлекаясь.
Я поползла вперёд, ощупывая камни, на которых очнулась, ожидая всего, чего угодно: мгновенного падения с высоты в душную тьму, железных шипов, клубка змей, рукопожатия скелета...
Впереди была каменная кладка. Дикий камень, уложенный на известковом растворе, больно оцарапал пальцы. Так. Ползём налево.
Медленно, по вершку, сдвинула тело в сторону шуйцы. Снова стена.
Ползём направо. Десница не подвела: руки вцепились в ржавую железную решётку. Слегка потянуло сквозняком, но дышать легче не стало. Вонь немытых тел текла нескончаемым потоком. Глухое бормотание узников (тут и самый наивный поймёт - здесь темница) волнами прокатывалось по каменным коридорам. Бормотание было привычным, из него нельзя было вычленить отдельные молитвы или проклятия, но было ясно: люди (люди ли?), так бормочущие, сломаны и бесполезны. Опоры в них не найти.
Но, на всякий случай, я попробовала.
- Эй, слушайте меня! Я царевна! И ваш долг, долг подданных царя, помогать мне и защищать меня. Даже ценой жизни!
Тьма вновь заухала десятками голосов. Кто-то предлагал совокупиться с собакой или с его соседом через дырочку в стене. Кто-то плакал. Кто-то орал: "Жрать давай! Пора жрать! Где жратва, твари!"
И тогда я применила классический приём, всегда помогавший мне добиться своего. Ну, там если папенька не позволял ездить на Орлике, племенном жеребце, вышелушившим мощными зубами не один коленный сустав храбрых наездников, пытавшихся его обротать.
Или когда маменька не позволяла мне носить мужскую одежду и скакать по плацу, размахивая мечом и пытаясь им нарубить фарша из богатыря Данилы, известного мечника и свистопляса.
Итак, я затужила. Сначала в ультразвуковой части спектра, отчего у узников и охраны (куда ж без неё в темнице) заныли несгнившие зубы и полопались барабанные перепонки.
Потом - в слышимой части, наращивая количество децибел. Стены резонировали, из некоторых с шумом сыпался раствор и камни. Кто-то, видимо, охранник, утративший разум, орал, призывая на помощь центуриона, чертей болотных и парочку ларов, которым, если не придут, обещал совокупление противоестественным образом.
Я набрала, как учила ведунья Настасья, побольше воздуха, сжала его в плотный ком и перешла в инфразвуковой диапазон.
Стены затряслись, осыпаясь, глуша вопли задавленных и искалеченных, а потом стал свет. В прореху в каменной стене хлынуло солнце, ослепив меня, но подарив надежду.
Железная решётка, отгораживавшая мою темницу, рассыпалась в бурую пыль ржавчины. Пачкаясь в этой пыли, вытирая со лба градом катящийся от боли пот, заливавший глаза, я поползла к проёму. Тужить я не перестала, только снизила напор: не хватало, чтобы стены и потолок темницы стали моей могилой.
Острые грани камней, выпавших из проёма, ранили моё тело, я вся была покрыта кровью и какой-то дрянью, лившейся по полу коридора. Наверное, от инфразвука забилась канализация. Но я упрямо лезла к проёму, так же упрямо, как всегда делала то, что, по моему мнению, было важно.
Огромная тень вдруг закрыла проём, заслонив солнце. Я выбросила вперёд руку с последним моим аргументом, ногтем, под которым было спрятано страшное убийственное зелье. Она ждало своего часа, чтобы освободить меня от возможных мук. Но мне вдруг ужасно захотелось умереть в бою, пусть и в страшной боли, но осознавая себя до самого конца.
Тень остановилась. От неё пахло псиной и домом. С трудом разлепив глаза, разодрав кровавую пелену, я увидела: Бурый!
Бурый, миленький, пришёл... Бурушка, унеси меня домой. Я так устала. И заплакала.
Потом мохнатая спина домашнего волка, нежный захват его огромных зубов, потом полёт в розово-чёрно-зелёное.
Очнулась я через месяц, когда навьи отступили от моего ложа, а ведунья Настасья бессильно рухнула на персидский ковёр, испятнанный моей кровью.
Двое наёмников, похитивших меня во время охоты, уже давно и прочно сидели на колу, Бурый Волк, верный мой слуга, зализал длинную косую рану на боку и переварил конечности охранников темницы, папенька и маменька пригласили на пир королевичей и царевичей из соседних стран. Пиром управлял древний грек-дискобол Анастопулос, бежавший в наше царство от политических преследований на родине. Он вращал на пальце свой диск, объявляя танцы и перемены блюд.
Оттого этот пир назвали дискотекой.
Стало хорошо, безопасно и весело.
***
А.С. Пушкин дослушал, почёсывая гусиным пёрышком в своих густых кудрявых волосах арапа, потом записал: "В темнице там царевна тужит, А Бурый Волк ей верно служит..." Очень информативными были его тексты...
Атипичная сказка
- Раньше парни носили кальсоны!
Тут Баб-Маня всплакнула слегка.
- Дед мой, Петька, нарушил законы.
Вот и нет моего старика...
Как-то в вечер, в январскую стужу,
В клуб пошёл (на баяне играл).
Говорил: "Мне начёс твой не нужен!
Что, смешить мне весь зрительский зал?!"
Уж просила его, уж рыдала...
Он мне - валенком в морду. Ушёл.
Ради энтого зрительска зала
Внёс в семью и беду, и раскол.
А под утро нашли. Он на лавке,
Что за клубом, приснул... Вот беда.
Не спасли из синтетики плавки.
Потеряла его навсегда.
Тут Баб-Маня хлебнула из кружки,
Да утёрла плахтою слезу.
(Буду снова в гостях у старушки –
Полотенце я ей привезу!)
А она, раскрасневшись смущённо,
Продолжала про деда рассказ:
- Стал ненужным мой дед для девчонок.
Лишь завклуб полюбил. Педираз.
Дед давно уж поёт на эстраде,
На ток-шовах тусуется он.
Ну скажи! Популярности ради
Он нарушил наш древний закон?
И, меня провожая с откоса,
Бормотала, глотая слезу:
"Мужу ты накажи, чтоб с начёсом...