толстым ковром покрывали землю — под кронами деревьев они лежали в два-три слоя. Деревья были голыми, без листвы, но сплошь в золотых плодах, будто в крохотных солнышках. Какая-то необыкновенная солнечная галактика вспыхнула за окнами.

Надя подцепляла солнца снималкой на длинном шесте с веревкой, железный зев открывался, прикусывая солнце, Надя вращала шестом, откручивая плод, и опускала шест с добычей на землю, тянула на себя веревку — железная пасть открывалась и выпускала солнце, оно, прокатившись несколько шагов, замирало. Уже целая груда солнц сияла на бурой листве. На сегодня хватит, решила Надя.

Она ушла в дом, и тут же стая больших черных дроздов опустилась на деревья. Они сидели, вцепившись в ветки когтистыми лапами, склонив головы над золотыми плодами, и клевали их, клювы у птиц были того же дивного цвета, что плоды.

Надя схватила крышку от кастрюли, поварешку и, высунувшись в форточку, принялась греметь что есть сил. Дрозды взметнулись в небо стаей грозных черных звуков, каждый держал в клюве по кусочку солнца.

Семен, смеясь, смотрел на нее.

— Ну вот, тебе смешно…

Надя убежала на улицу — кормить Арапа.

Она была в страшном возбуждении все последнее время… Он возвращается в Москву, он берет ее с собой… Она уже написала маме.

Что ждет их там?.. Она боялась покидать сад, она боялась, что он разлюбит ее, там, где много людей, он станет сравнивать ее с другими женщинами; что там за женщины — в Москве?

Она представила, как будет судачить здешний народ:

— Везет же таким… Вот таким-то всегда и везет… Погуляла сколь хотела и замуж вышла. В Москву-у… И парня-то какого отхватила — высокий, да кудрявый, да песни поет. А хорошие девки сидят…

Надя покачала головой, засмеялась и поцеловала Арапа в нос.

Надя вязала, Семен смотрел на нее — они сидели друг против друга.

— Надька ты Надька, — говорил он, — как же мы были счастливы здесь в тво… в нашем саду. Волшебный сад. Мы должны его взять с собой…

— Давай… возьмем эту картину.

— Да. А помнишь, я говорил тебе, что когда был впервые в вашем городе…

— Вот… разве ты был здесь раньше?

— Ну да. Отдыхал. Лет семь-восемь назад. И…

— Подожди. Я что-то не помню… Ты не говорил.

— Ну все равно…

— А долго ты был?

— С месяц.

— Ну ладно. И что?

— И… ну вот — забыл, что хотел сказать… Опять у тебя картошка горит, Надя…

Надя побежала снимать сковородку с плиты. Потом они обедали. Но что-то ее тревожило — крохотный глазок открылся в душе, и кто-то посмотрел в него. — Он собрался писать, но отложил ручку, он сам начал:

— Ах, да, вспомнил… Мы о картине говорили — я хотел сказать, в том доме, где я жил тогда, висела картина, похожая на эту.

— А где ты жил?

— В центре. Возле церкви. У самого моря. Город мне тогда не понравился. Все было скучно, пошло. Какие-то непонятные друзья — на вокзале познакомились, стали жить вместе; девицы…

— А… что за девицы?

— Господи, Надя, ты опять… (Он решил, что она ревнует…) Ну сама подумай, какие это могут быть девицы — потаскушки какие-то. Я и не запомнил их совсем. Каждый день — новые.

— Ни одну?

В ней уже вспыхнуло.

Дом с мансардой, трое парней — и их трое, у всех имена героев детских сказок: Маугли, Буратино, а ее звали Малыш… И картина, удивившая ее, — как у них дома… Откуда она здесь?.. Потом вино без закуски. Кто будет с кем — неясно было почти до конца. Вначале к ней клеился Рыжий, она его отвергла. Ей понравился парень по кличке «Поэт». Рыжий с Поэтом встали, переговорили — и Поэт подсел к ней. Была ночь, из которой она ничего не помнит. Наутро они — сказочные девицы — убрались восвояси… Больше она не была в том доме и Поэта никогда не видела.

Она быстро, не глядя ему в глаза, пересказала то, что вспомнила.

— Надя, — он простонал, — Надя, что ты выдумываешь…

Она подняла глаза — она увидела, что он вглядывается в ее лицо. Взгляд его мгновенно отскочил от ее глаз.

— Надя, Надя, этого не может быть.

Но она уже поверила.

«Знаешь, мне иногда кажется, мы уже встречались с тобой, встречались в какой-то иной жизни, встречались, но не узнали друг друга, разминулись, разошлись…»

Она взглянула на картину: пальма отражалась в ручье и еще какие-то лица, чьи-то руки, сапоги… Она зажмурилась. Удар в спину. Прошлое, которое всегда пыталось настичь ее, ее настигло. Теперь — когда она перестала бояться…

Он, ОН — выходец с того света… Он просто вышел из строя, сделал шаг в сторону — и оказался здесь.

Она опустела — она превратилась в надувную женщину, таких женщин продают в иностранных портах. Сердце ее стало гладким, как необработанный камень. Камень, которого не касалась рука человека.

Как он будет жить с надувной женщиной…

— Надя, ну хорошо, даже если и так — я ни минуты не верю, ни минуты, — но если даже и так… Разве что-нибудь изменилось? Ведь тогда мы были другие, это не мы были, не мы нынешние, мы не можем отвечать за тех… Какое нам дело до них?.. Надя… Ну да, мы тогда не разглядели друг друга, разошлись. Но это же хорошо — так, значит, надо было. Ведь тогда у нас бы ничего не вышло. Мы не были готовы тогда. Только пересозданные жизнью, мы оказались созданными друг для друге… Надя…

— Милый мой, — сказала она. Но за словами ее ничего не было.

Она сидела у окна. Деревья в золотых плодах — райскими яблоками называют хурму болгары — сияли перед ней. От райских яблок рябило в глазах. Слева, за забором, светлела дорога.

Он стоял за ее спиной, руки его лежали на ее плечах, она не ощущала их — ей было все равно, что бы он с ней ни сделал. Он громко говорил — все еще пытался доказать что-то. Под непрерывное это говорение она стала засыпать — голова ее клонилась к подбородку.

А за их спинами, на стене висела огромная картина, заключенная в тяжелую раму, верхние углы рамы украшены были двумя светилами: в одном углу — солнце, в другом — луна, бронзовые ветви, ветви чудесных деревьев переплетались между собой, тщательно и с любовью вырезаны были крохотные листья — различных форм.

По изгибу туманной дороги шли поодиночке двое. Холмы раздвинулись за их спинами — невозможный ликующий свет освещал ту сторону неба.

Адам и Ева покидали рай.

Ноябрь 1985-го — июнь — август 1986-го.