своей семьи, погибшей при бомбёжке Сталинграда.

До эвакуации я жил за Астраханским мостом, на Пугачёвской улице. Там и осталась моя семья. Она погибла уже после моего ранения. Я узнал о ее гибели в госпитале от товарищей.

На месте своего дома я нашёл пустырь, груды кирпича, а среди них — маленький блиндажик. В этом блиндажике жила знакомая старушка. Она вышла на двор и показала мне бугорок-могилу, в которой сама закопала мою семью — жену и дочь.

Товарищи, вернувшиеся вместе со мной в Сталинград, поддержали меня в моем горе. Мне предложили поехать временно на станцию Чир. Я сразу согласился.

Эта станция была вся разбита — ни путей, ни колонок. Весь уйдя в работу, я не думал о возвращении в Сталинград; казалось, что теперь мне всё равно, где жить. Но когда паровозное депо на станции Чир было восстановлено, меня снова неудержимо потянуло в родной город. Это было летом 1943 года, когда в Сталинград со всех направлений шли поезда со стройматериалами, заводским оборудованием и добровольцами, ехавшими на восстановление города-героя.

В июле я работал уже в Сталинграде со своим помощником Паниным, молодым парнем, который до войны был у меня кочегаром; мы восстанавливали паровоз серии СУМ № 21641, стоящий возле Мамаева кургана вблизи моего погибшего. Мы его притащили с перегона к депо, которое тоже надо было восстанавливать.

Машинист этого паровоза Кузьмин работал в далёкой эвакуации, и о его возвращении не было слышно. Все-таки мы сначала думали, что вот ремонтируем паровоз, а вернётся хозяин и предъявит на него свои права. А так хотелось снова самому водить поезда!

Жил я в это время в полуразрушенном доме рядом с моим прежним, сгоревшим. В этом соседнем доме уцелела одна комната, вернее стены и потолочные перекрытия. Немцы устроили в ней конюшню. Все подоконники и дверные косяки были объедены голодными лошадьми. Вместе с навозом мне пришлось выносить конские кожи и кости. Состояние их свидетельствовало о том, что в конце концов эти лошади были съедены: я находил обглоданные кости.

Три дня, приходя с работы, я занимался очисткой помещения; потом стал стелить полы, делать оконные рамы. Надо было отстраивать комнату почти заново.

С паровозом пришлось возиться долго. Ремонт оказался более сложным, чем мы предполагали; потребовал много кропотливой работы. Не только весь тендер, но и дышла и пароотводные трубки были продырявлены осколками и пулями: не паровоз, а решето. Мы с Паниным работали с утра до ночи, стремясь скорее закончить ремонт, чтобы выехать на линию раньше, чем вернётся Кузьмин.

Наконец с помощью мастера депо Колыбашкина и машиниста Сурова паровоз был восстановлен. Мы зажгли его и поехали работать — повели пассажирский поезд из Сталинграда на Поворино.

В этот первый рейс залатанный нами паровоз выглядел ещё неважно и сил ещё было в нём немного: тащил поезд с трудом, пыхтя и отдуваясь. Для того чтобы полностью привести его в порядок, требовался так называемый подъёмный ремонт, чего в разрушенном Сталинграде сделать было нельзя. После нескольких рейсов нам пришлось отвести паровоз в Тбилиси. Там вместе с рабочими тбилисских железнодорожных мастерских мы снова взялись за ремонт паровоза. Из Тбилиси он вышел как новенький, блестящий — покрашенный и отникелированный.

Теперь меня уже не беспокоило, что скоро должен вернуться Кузьмин: паровоз был закреплён за мной.

Мы начали работать на линии Филоново — Сталинград — Котельниково. В воздухе еще иногда появлялись немцы, поэтому поезда ходили с противовоздушной защитой. Первый поезд, который мы вели, после возвращения из Тбилиси, был правительственный. Он состоял из восьми вагонов и двух бронеплощадок, спереди и сзади, с зенитными установками. Мы вели его от Филоново до Котельниково, а через некоторое время обратно.

Это было в период Тегеранской конференции, но мы о ней ещё не знали и никак не предполагали, что ведём поезд, в котором едет товарищ Сталин.

На обратном пути правительственный поезд прибыл в Сталинград днём. Я вылез из паровоза на правую сторону, вокзальную, чтобы осмотреть движущий механизм. Шёл от будки к передним колёсам и вдруг увидел товарища Сталина, шагавшего прямо навстречу мне. Он слез с поезда на левую сторону и, перейдя на второй путь, на котором стоял поезд, обогнул паровоз.

Сколько раз принимали мы на собраниях приветствия товарищу Сталину, писали коллективные, а многие даже личные письма. И вот он сам выходит вдруг из-за паровоза. Это было так неожиданно, что от растерянности или смущения я опустил голову и молча посторонился. Мой помощник, видевший это из окошечка паровозной будки, потом долго не мог простить мне, что я растерялся.

— Ну, как же ты, Николаевич, так! — говорил он.

Я поднял голову, когда Сталин уже перешёл первый путь и вступил на перрон. Он был в военной форме, шёл быстрым, но удивительно ровным шагом, заложив правую руку за борт шинели, не оглядываясь, как будто он каждый день проходил здесь и всё хорошо знает. За ним шли Молотов, Ворошилов и еще несколько человек, которых я не разглядел. Пройдя перроном до ворот, Сталин остановился здесь, у выхода с вокзала на площадь, вокруг которой были одни развалины и среди них высилась каким-то чудом уцелевшая полукруглая колоннада углового дома.

В трудные дни среди сталинградцев не раз проносился слух, что приехал товарищ Сталин — что он где-то тут, чуть ли не в самом осаждённом городе, что кто-то будто видел его на берегу Волги и даже в окопах, что с кем-то он разговаривал по телефону. Я стоял у паровоза, смотрел на Сталина, и мне самому стало казаться, что я не раз уже видел его в Сталинграде.

Несколько минут товарищ Сталин смотрел на разрушенный город, потом покачал головой, повернулся, кажется, что-то сказал и направился назад к поезду. Он шёл тем же ровным, быстрым, спокойным шагом, заложив руку за борт шинели, но чувствовалось, что он взволнован.

Поезд простоял в Сталинграде минут двадцать. Потом мы помчались с ним по тому же пути, которым в феврале возвращались в Сталинград пешком, двигаясь за линией фронта. Огибая Мамаев курган, мы с Паниным по очереди выглядывали из окошечка паровоза, того самого, который нашли здесь под бугром, на разбитых путях, изрешеченным, искалеченным. Теперь этот восстановленный нами паровоз вёл правительственный поезд. На этом поезде ехал товарищ Сталин, который, конечно, тоже смотрел в окно на Сталинград.

Город ещё лежал в руинах, но трубы заводов уже дымились; над мартеновскими печами «Красного Октября» поднималось зарево: сталевары давали плавку.