что здесь что-то не так.
— Чудо! — сказал красавчик Витя.
— Преломление лучей, — сказал умный Миша, и, надевая на свою заспанную кнопочку очки, он добавил уверенно: — Не может быть одна и та же девушка такой дурнушкой днем и такой прекрасной вечером. Ясно — мы ошиблись. Или днем ошиблись, или вечером.
И чтобы проверить себя, каждый из нас решил снова пойти поглядеть на прекрасную Глашу.
Весь день мы думали о ней, и всё напоминало о ней: и тонкая струйка питьевой воды в цехе, и соловьиный свист станков, и слишком сосредоточенный вид друзей, и та чуть заметная улыбка, которая время от времени мелькала по лицу Пети Коржика.
После работы было еще собрание с такой обширной повесткой дня, словно за один вечер мы должны были решить все вопросы, которые волновали, волнуют и будут волновать человечество. И умный Миша не выступал на этом собрании, он не задавал вопросов, и не внес ни одного предложения, и все удивлялись, предполагая, что он заболел.
А как только собрание кончилось, он раньше всех помчался к проходной, прокричав нам, что ему в другую сторону, что он очень спешит, что он потерял очки, что у него лекция, что он нашел очки, что всего хорошего… И через секунду его велосипед уже нырнул в толчею улицы.
И красавчик Витя, как оказалось, спешил, — и тоже в другую сторону.
И глупый Ванечка, выйдя за ворота, подумал минутку и сказал:
— Ну что ж, раз все спешат в другую сторону, так и я поспешу в другую сторону.
Только Петя Коржик сказал, что он никуда не спешит, и он пожал руки друзьям, которые помчались в разные стороны.
Но через десять минут наши велосипеды чуть было не столкнулись у светофора. Сначала мы попытались спрятаться друг от друга за троллейбусами, автобусами и трамваями, потом расхохотались и, когда красный свет светофора сменился зеленым, поехали гуськом среди множества красных огоньков, гнавшихся один за другим по широкой улице.
Девушек на лесах уже не было. Сторож, сидевший у ворот, указал дом, где жили строители. Все семь этажей были освещены. Сто сорок окон раскрыты настежь. Ветер колыхал сто сорок занавесок. Сто сорок абажуров разной окраски цвели в комнатах. И в одной из комнат второго этажа мы увидели Глашу Парфенову.
Она стояла возле окна, сердитая и толстенькая. В одной ее руке было зеркало, а в другой — новая шапочка.
Это была чудесная шапочка, с цветочками и листиками, яркими и свежими, будто они росли в лесу. Но как только эту шапочку надела Глаша, цветочки сразу как бы завяли и выцвели, а листики свернулись сухими серыми трубочками, и чудесная шапочка стала похожа на старую кастрюльку, надетую на пенек озорными мальчишками.
И Глаша заплакала.
Она стояла возле окна с нелепой кастрюлькой на голове, размазывая по веснушкам слезы.
Бедная девушка! Бедная дурнушка Глаша!
А мы стояли на другой стороне улицы, опираясь на свои понурые велосипеды.
Как мог так обманываться наш несчастный, наш наивный, наш влюбленный Петя Коржик? И мы сами, всю ночь и весь день думавшие о прекрасной Глаше? Или правда, что лунный свет может ввести в такое заблуждение?
Умный Миша снял очки, протер их, надел опять и снова снял, чтобы протереть, и он не сказал ни слова. И красавчик Витя ничего не сказал. И глупый Ванечка тоже.
А дурнушка Глаша между тем плакала у окна, не замечая Пети Коржика.
Он был еще далеко, но мы уже увидели его.
— Держись, Петя! Мужайся, дружок! — бодро крикнул ему красавчик Витя. — Вот она, твоя прекрасная Глаша!
— Не расстраивайся, сейчас я тебе всё объясню! — не очень уверенно закричал умный Миша.
А глупый Ванечка вздохнул и сказал:
— Хе!
И это могло означать что угодно.
Но Петя Коржик, наверное, даже не услышал наших возгласов.
— Глаша! — крикнул он, как только приблизился к ее дому.
И Глаша увидела Петю Коржика.
И едва она увидела его, как произошло чудо, какое может быть только в сказках для маленьких детей, для глупых детей, которые еще не знают ни физики, ни логики, ни диалектики.
В окне, как в раме, стояла Глаша Парфенова. Она была так стройна, что хотелось задержать дыхание, чтобы она не переломилась и не улетела. А в глаза ее нельзя было заглянуть — кружилась голова и земля плыла под ногами.
— Здравствуй, Петя! — сказала она, и нам показалась, что раздалась задушевная песенка, от которой хочется смеяться и плакать одновременно. — Здравствуй, Петя! — сказала она и вышла на балкон, и мы увидели, что ее туфельки не касались балкона подметками.
Нет, он не обманул нас, наш честный, наш скромный дружок. Прекраснее Глаши Парфеновой не было девушки в городе. Таких мы не видели ни в кино, ни на картинках, ни в жизни.
И мы поняли, что нам открыты далеко не все тайны мира и пожинать плоды своей мудрости еще рано.
Это очень странное происшествие. Оно произошло на кладбище. Поздней ночью. Один из участников этого происшествия — живой, красивый парень. Другой — покойник, лежавший в могиле.
Живой парень работал на нашем заводе.
У него были широкие плечи, светлые волосы, прекрасное здоровье и отлично сшитый костюм.
Премии за хорошую работу он получал каждый месяц, регулярно, как зарплату; в кино ходил два раза в неделю, не пропуская ни одного нового фильма; по количеству галстуков занимал первое, а по плаванию вольным стилем — второе место на заводе; и ухаживал за красавицей Маней Пальчик, в которую были влюблены шесть офицеров, пять инженеров, четыре студента, три слесаря, два ремесленника и один председатель завкома.
И некоторые из нас завидовали живому, здоровому и красивому парню.
Но сам он считал себя несчастным, потому что имел много неудовлетворенных желаний.
Он желал купить мотоцикл, жениться на Мане Пальчик, сниматься в кино, стать чемпионом мира по плаванию. И еще у него было столько разных желаний, что даже не перечислить.
Все эти желания не давали ему покоя.
Когда он приходил в Дом культуры — широкоплечий, здоровый, красивый, в отлично сшитом костюме и ярком галстуке, — то становился к стене, скрещивал на груди руки; и, видя, что шесть офицеров, пять инженеров, четыре студента, три слесаря, два ремесленника и один председатель завкома танцуют, смеются и шутят с красавицей Маней Пальчик, он спрашивал у кого-нибудь, кто оказывался рядом:
— Как вы думаете, неужели у всех у них тоже есть неудовлетворенные желания?
Ему отвечали, что у всех есть желания, и он говорил,
