весов, возвышался троном на его маленькой концессии; желтая вывеска с угловато намалеванным портретом хозяина рекламировала род его занятий и местонахождение (словно кто-то из гуляющих мог потерять на настиле пространственный ориентир или же не понимать, что именно лицезрит). «ГАДАТЕЛЬ, ДВОРЕЦ ПЛЕЙЛАНДИЯ, ОЛД-ОРЧАРД-БИЧ, Я», — гласила вывеска.

В Олд-Орчарде Гадальщик был, можно сказать, частью местного колорита, такой же неотъемлемой, как попавшие в «колу» пляжные песчинки или тянучки с привкусом морской соли, что вытягивают из зубов пломбы. Это было его место, которое он знал во всех тонкостях. Здесь со своими орудиями лова он пребывал уже так долго, что чутко осознавал даже самые незначительные, казалось бы, изменения в окружающей среде: тут свежую заплату краски, там сбритые накануне усы. Эти мелочи были для него важны, за счет них ум удерживал остроту и цепкость, а те, в свою очередь, давали насущное пропитание. Гадальщик замечал все, что происходит вокруг, и детали складировал в своей вместительной памяти, извлекая припасенное впрок знание в тот самый момент, когда это сулило наибольшую выгоду. В сущности, прозвище у него было самое неподходящее. Дэйв Гловски не угадывал — он замечал. Замечал и взвешивал. И оценивал. К сожалению, фраза «Дэйв Гловски Замечатель» на слух как-то не звучала, равно как и «Дэйв Оценщик». Так что пусть лучше будет «Гадальщик». Гадальщиком он был, Гадальщиком и останется.

Ваш вес Гадальщик мог с ходу определить с точностью до кило с небольшим, или вы получаете приз. Если вам это до лампочки (а попадались и такие, кто не очень хотел разглашать тайну своей комплекции перед добродушно настроенной толпой средь яркого летнего дня), то спасибо за внимание и идите себе дальше: Гадальщик и сам не сказать чтобы горел энтузиазмом из одного лишь интереса испытывать прочность своих весов, умещая на них полтора центнера живого женского веса, вскормленного на родных американских кормах. С таким же успехом он мог на глаз указать ваш возраст, дату рождения, род занятий, любимую марку машины (отечественной или заграничной) — да что там, даже марку сигарет. Если Гадальщик допускал промах, то дальше вы уже шли, гордо сжимая пластмассовую заколку для волос или пакетик с бухгалтерскими резинками, довольные тем, что переиграли забавного человечка с его кривыми, какими-то детскими знаками (знай наших: ума как-никак палата); при этом до вас не сразу доходило, что вы просто отдали ему два четвертака за удовольствие узнать то, что вы и так всю дорогу знали, да еще и купились на бонус из совершенно никчемных резинок, цена которым цент за пачку. И может, тогда, наряженные еще и в купленную у него же белую майку с трафаретной надписью «Гадатель Дэйв», вы оборачивались на его загородку, оставшуюся в отдалении за спиной, и невольно льстили ему мыслью, что он, видать, и вправду парень проницательнее некуда, раз его здесь все знают.

Гадальщик и впрямь был подвижен умом и проницателен в том смысле, в каком были проницательны со своей дедукцией Шерлок Холмс, аналитик Дюпен или маленький бельгиец Пуаро. Он был наблюдателем, делающим обобщения и выводы из наглядных признаков, сопутствующих на данный момент тому или иному персонажу. В расчет брались одежда человека, его обувь; то, как он держит при себе наличность; состояние рук и ногтей; вещи, пробуждающие при прогулке по настилу его интерес и внимание; даже минутные паузы и колебания, модуляции голоса и машинальные жесты, которыми человек тысячей неброских способов раскрывал себя. Луч внимания Гадальщика бороздил ту среду, в которой этому якобы нехитрому качеству не придавалось толком ни цены, ни значения. Люди нынче не слушали и не смотрели, они лишь думали, что слушают и смотрят. Они упускали больше, чем воспринимали, их глаза и уши постоянно были настроены на получение новой информации, на очередную ее дозу, заготовленную для них телевидением, радио, киноиндустрией; едва успев сглотнуть порцию чего-то нового, от старого они тут же избавлялись, не успев даже вдуматься в его смысл и ценность. Гадальщик был не такой. Он принадлежал к людям иного порядка, более старого, исконного склада. Он был чутко настроен на изображения и запахи, на шепоты, подчеркнуто громко звучащие в ушах, на мелкие, щекочущие волосики носа ароматы, что принимают в уме характерный цветовой оттенок. Зрение у Гадальщика являлось лишь одним из привлекаемых органов чувств, причем зачастую в общем наборе оно играло откровенно второстепенную роль. Подобно нашим первобытным предкам, в качестве первичного источника информации он опирался не на одни лишь глаза, а доверялся всем органам чувств одновременно, используя их на полную. Ум у него был как приемник, постоянно настроенный на перехват даже самых слабых радиоволн.

Что-то, само собой, давалось ему относительно легко: скажем, вес и возраст. Достаточно просто выходило и с автомобилями, по крайней мере на первых порах, когда народ в Олд-Орчард приезжал в основном на отечественных марках. Лишь позднее, в восьмидесятых — девяностых, когда все заполонил импорт, угадывать стало сложней, хотя Дэйву до сих пор удавалось удерживать планку примерно пятьдесят на пятьдесят.

Род занятий? Что ж, иногда какие-нибудь полезные детали всплывали по перехвату подачи, когда Гадальщик вслушивался в слова и тон приветствия, в ответы, в то, как люди отзывались на те или иные ключевые слова. При этом он параллельно вглядывался еще и в тайные знаки и намеки, которые могли дать одежда и кожа: изношенность или занятнанность манжет выдавали труд клерка, причем низкого пошиба, раз тот вынужден носить свою рабочую рубашку во время отпуска; пристальное изучение рук могло открыть на большом и указательном пальцах легкую примятость от ручки. Иной раз пальцы на одной или обеих руках могли быть чуть сплющены: первое, таким образом, намекало на привыкшего стучать по арифмометру счетовода-бухгалтера, второе почти наверняка выдавало секретаря или машинистку. У поваров неизменно читались мелкие следы ожогов на предплечьях, костные мозоли от ножа на указательном пальце, пятнышки от гриля и полузажившие зарубки в тех местах, где цапнул резак. Не встречалось еще такого механика, который дочиста оттер бы с желобков кожи машинное масло. Копы сами по себе бросались в глаза, а воякам уж проще было являться со своим наградным иконостасом.

Однако наблюдательности без памяти грош цена, а потому Гадальщик постоянно вбирал в себя детали неспешно текущего по променаду многолюдства, от обрывков разговоров до бегло замеченных вещичек. Если прохожий, скажем, останавливался прикурить, Дэйв мгновенно подмечал у него пачку