Однако только при условии, что он постоянно будет в курсе и что дело не будет предаваться огласке, пока не будет доказано, что преступление имело место.

Я не стал упоминать о моем предыдущем контакте с мисс Клейтон, пока мы вместе исследовали архив, что давалось мне с трудом. Тимблби искал документы, которые я уже видел, долго и не на том месте. Он извинялся, объясняя, что ответственная за архив служащая в данный момент отсутствует, и наконец, найдя нужный раздел, обнаружил пустое место. Я не мог поверить собственным глазам — папка, которую я видел несколько дней назад, исчезла.

Теперь дело представлялось мне очевидным. Я оставил мой адрес в отеле на тот случай, если пропажа все же обнаружится, и попрощался, нужно признаться, будучи достаточно рассержен. Везде, где бы я ни продолжил поиски, я натыкался на стену.

В такие моменты безнадежности и потери контроля над ситуацией я обычно захожу в музей побеседовать с экспонатами. В этот раз я направился в Британский музей, а предметом моих размышлений стала черная базальтовая плита, найденная одним из офицеров Наполеона в Египте, на поверхности которой на трех языках выбит текст — четырнадцать строк иероглифов, тридцать одна строка демотического^[1] и пятьдесят четыре строки греческого письма, послужившего французскому ученому ключом к расшифровке иероглифов.

Итогом моих размышлений перед плитой стало решение вновь пройти весь путь с самого начала. Внезапно мне в голову пришла идея: перед моим запланированным на следующий день отъездом нужно попытаться найти мисс Джульет Клейтон. Ее адрес я обнаружил в телефонной книге — Квинсгейт Плейс Мьюс, Кенсингтон. Маленькие, одноэтажные, выкрашенные в белый цвет домики, на первых этажах чаще всего автомобильные мастерские или складские помещения, мощеные улицы.

Я спросил одного из автомехаников, знает ли он мисс Клейтон.

Конечно знает. Мисс Клейтон уехала в Египет, когда вернется, он, простите, сэр, не знает. Я представился старым другом мисс Клейтон и спросил, не знает ли он ее точного местонахождения. Механик пожал плечами. Может быть, ее мать знает, она живет на севере, в Ханвелле, Уксбридж-роуд; проще всего сесть на поезд с вокзала Виктории, ехать придется около часа. Я был практически уверен, что найду мисс Клейтон у матери, и отправился в путь.

Начавшийся дождь сделал унылые пригороды Лондона еще более безрадостными. Я был единственным пассажиром, вышедшим в Ханвелле. Передо мной был старый полуразрушенный вокзал, со стороны города — будка такси.

Уксбридж-роуд.

Полтора фунта.

Миссис Клейтон, невысокая седая женщина, на морщинистом лице которой постоянно бродила улыбка, обрадовалась нежданному визиту и поставила чай. Я представился другом ее дочери, и миссис Клейтон радостно принялась болтать о Джульет. Намного важнее, однако, оказались сведения о том, что мисс Клейтон остановилась, как обычно, в «Шератоне» в Каире.

Как обычно?

Ну да, раз-два в год, я же ведь должен знать о ее любви к Египту — или нет?

Конечно, заверил я. Из разговора я также узнал о том, что мисс Клейтон провела несколько лет в Египте, бегло говорит по-арабски и состояла в близких отношениях с египтянином, которого миссис Клейтон называла Ибрагимом. Когда же беседа перешла на лондонскую погоду, я предпочел попрощаться.

В отеле меня ожидал сюрприз — записка от Кристофера Тимблби, сообщавшая о том, что участником № 73 был Гемал Гадалла. Местожительство — Брайтон, Сассекс, Эбби-роуд, 34. Тот же самый призрак, который я искал в качестве владельца Бастет-кошки. Таким образом, вновь возникала ситуация, требовавшая посещения музея, либо — более длительного — бара. По причине позднего времени суток я остановился на втором варианте и выбрал «Мэгпай энд Стамп» в Олд Бейли, где нашел себе место у окна, которое в другое время стоило бы немалых денег. Я пил и пил, заливая всю свою беспомощность, и не знаю, как бы закончился вечер, если бы сидевший напротив меня англичанин с рыжими волосами и несчетным количеством веснушек на руках не повернулся ко мне с восклицанием: «Проклятые бабы, сволочи!»

Я вежливо осведомился, что именно он имеет в виду, и мой новый собеседник ответил с пренебрежительным жестом, что я могу не стесняться, но и в темноте бара видно, что у меня проблемы с женщинами. Подмигивая и прикрывая рог рукой, словно никто не должен был слышать его слов, он продолжал: в Уэльсе лучшие женщины, несколько старомодны, но милые и верные, затем он вдруг протянул мне свою веснушчатую руку и сообщил, что его зовут Нигель.

Нигель воспринял с удивлением тот факт, что я был далек от мыслей о женщинах, и, видимо, почувствовал себя обязанным начать разговор о войне. Не знаю, из-за пива ли, или из-за моего негативного отношения к разговорам подобного рода, но я прервал воинственный поток изречений Нигеля вопросом, действительно ли ему интересно узнать о предмете моих размышлений, а поскольку он ответил положительно, я, подперев голову руками, начал свой рассказ. Пока я говорил, Нигель ни разу не прервал меня, только время от времени непонимающе потряхивал головой. Помолчал он еще и некоторое время после окончания моего повествования. Я, наверное, писатель, заговорил он наконец. История придумана действительно неплохо, но она не правдива. В любом случае, он не верит в нее, нет, в такое он поверить не может.

Мне стоило невероятных усилий красноречия и немалого количества выпивки, чтобы убедить моего собеседника в правдивости рассказанного мною. Наконец он согласился поверить, — ну, да, может быть, в жизни действительно происходят подобные вещи, но что я теперь собираюсь со всем этим делать? Если бы я знал, не стал бы рассказывать, возразил я.

Нигель задумался, стуча ладонью по столу и бурча что-то непонятное.

Мое знакомство в «Мэгпай энд Стамп» не стоило бы упоминания, если бы Нигель внезапно не произнес, подняв на меня глаза:

— Может, если не существует Гемала Гадаллы, то и Омар Мусса тоже фантом, как вы считаете?

Через два дня я занялся его предположением в Дюссельдорфе. Сначала казалось, что события развиваются к полному моему удовлетворению, так как в телефонной книге я нашел некоего Омара Муссу с примечанием: антиквариат на Кенингс-аллее — чудесный адрес.

Само собой разумеется, я ожидал, что Мусса — сын умершего в «Кристис» Омара Муссы. Однако, зайдя в миленький магазинчик с аккуратно расставленными предметами искусства Египта и объяснив встретившему меня пожилому человеку цель моего визита, я оказался приятно удивлен. Нет, он сам — Омар Мусса, нашедший смерть в «Кристис», в этом он может поклясться, уверил мужчина, посмеиваясь. Что в таком случае