расположения зеркал. Главное - принцип, и он работает. Именно так можно попасть в Чертоги Правосудия и в замок в Хаустауне. Платформа работает.

- Хорошо, я вам верю. Она работает. И?

- Всю свою жизнь. Более трех с половиной тысяч лет посвятил я этому.

Это в сто раз больше, чем вы живете на свете.

Я не стал ни поправлять его подсчеты, ни подмечать, что теперь-то понятно, почему зеркала у него неправильно расположены. Просто сказал:

- Что ж, пусть так. Но это не объясняет...

- Три. Тысячи. Пятьсот. Лет. И после всего этого - она, моя собственная дочь, получит всю славу.

- Но ведь она решила задачу, не так ли?

- Нет! Ее решил я! Это я организовал, чтобы она родилась в Чертогах! Это была моя идея! Я устроил, чтобы она получила силу, способность ходить между мирами, неся с собой реальность, словно кусок нити, привязать в одном месте и перенести в другое. Дом Валлисты учредил премию. Премию за величайшую разработку, за сооружение того, что никто более не способен был построить. И за все время существования Дома эта премия...

- А вы сжульничали, чтобы ее получить?

Он фыркнул как щенок.

- Это не жульничество. Я выстроил вещи такими, какими им надлежало быть.

- Отлично. Вы получили эту грамоту в золотой рамочке, - кивнул я, уверен, будь я атирой, я бы вас понял, а будь я валлистой, даже позавидовал бы. Но я всего лишь простой скромный выходец с Востока, поэтому спрошу: ну и что?

- Ну и что? Ну и что? Вы что, меня не слышали?

- Я вас отлично слышал. Вас озарило идеей выковать из собственной дочери инструмент, и у вас получилось, и вас теперь волнует только то, чье имя впишут в исторические хроники. Я вас отлично слышал, просто не поверил. Что же это за никчемный набор кожи и костей, который беспокоится об этом больше, чем о собственной дочери? Я уж молчу о вашей жене: ей ведь тоже пришлось умереть ради светлой идеи. В силу причин, которые вас совершенно не касаются, я могу видеться со своим сыном лишь раз в месяц.

Иногда - раз в неделю, если мне улыбается судьба. И это лучшие дни в моей жизни. Да, я готов принять, что для кого-то, возможно, семья - не главное.

Пусть. Но вы убили собственную дочь, а теперь пытаетесь стереть саму память о том, что она... знаете, вы, наверное, самый отвратительное и никчемное драгаэрянское отродье, какое я когда-либо видел, а ведь я убил немало таких гадов, и все они этого заслуживали. Право, я впечатлен.

С тем же успехом я мог бы и не расходовать дыхания, потому что все, что он на это ответил, было:

- Нет смысла пытаться заставить вас понять.

- Вы правы, - согласился я, - никакого смысла.

- И что вы собираетесь делать теперь?

- Вернусь домой, найду место, где дают приют выходцам с Востока, и буду несколько часов кряду принимать ванну, смывая вашу мерзость со своей души.

На это он достойного ответа подобрать не сумел и просто изобразил отвращение.

- Но ведь и это еще не все. Вы запечатали особняк. Никто не может ни войти, ни выйти. Вы держите всех своих слуг в прошлом, где им не с кем говорить, оставив лишь троих, да еще вашу ручную танцовщицу, которая для вас слишком хороша. И вы запечатали двери, чтобы они не смогли уйти. Вот только я вошел, и вы никогда не сможете узнать, что случилось.

- Тетия...

- С ней все будет в порядке, - пообещал я. - А вот на ваш счет я не уверен.

- Делайте что пожелаете, - отозвался он. - Особняк стоит и будет стоять. Я добился того, чего никто прежде не мог.

- Да, - согласился я, - этого вы добились. Именно поэтому я сейчас стою тут и размышляю, убить вас или не стоит того.

ЭПИЛОГ

Читатель, я убил его. Знаю, я сказал, что мог бы оставить его в живых

- но вот именно что "мог бы". Тогда я еще не решил. За меня все решило его угрюмое торжество.

Он выглядел более оскорбленным, нежели испуганным. Наверное, даже хотел сказать что-то еще, но я уже воткнул кинжал в его левый глаз и повернул, и издаваемые им звуки значили не больше, чем полученная обманом премия. Он перестал дергаться, и я оставил его гнить и разлагаться в его же покоях. Конечно, его могут и убрать куда-нибудь, если сочтут нужным. Но насколько знаю я, Атрант так и остался сидеть в том кресле, с моим кинжалом в глазнице и осуждающе поджатыми губами.

Что до Особняка-на-обрыве - что ж, он по-прежнему стоит там, нависая над океаном. А там, в прошлом, слуги по-прежнему готовят еду и, сами не зная, что делают, доставляют ее в будущее, а потом очищают подносы. В пустом кабинете чародея копится пыль, а и без того скисшее вино становится еще хуже. На сцене, что находится на втором этаже, но простирается до третьего, по-прежнему танцует иссола - а текла, бывший иссола, смотрит, как она прогибается, прыгает и с каждым движением позволяет собственному телу предаваться дальнейшему саморазрушению, во имя искусства, во имя любви. Стоит ли оно того - решать не мне и не вам.

Я шагал по коридору к выходу. Мне, конечно, еще предстояло разобраться со всей той чушью, которую вывалила на меня Вирра. Но - нет, забудьте. Не сейчас. Сейчас время выживать, потому что как только я покину особняк, то вернусь в мир, где меня пытаются убить, и пока именно об этом и стоит беспокоиться в первую очередь. Если Могучая Десница Предназначения имеет на меня какие-то планы, она может либо размазать по земле всех, кто угрожает моей жизни, или сжаться в кулак и задушить себя же. А идеально и то, и другое.

Двери открылись передо мной, и я начал свой долгий путь обратно в Адриланку, а безжалостный океан гремел у меня в ушах.

(с) Kail Itorr, перевод, 2017