Фаулер Карен Джой ЧТО Я НЕ ВИДЕЛА

Пару дней назад в «Трибюн» я увидела некролог Арчибальда Мюррея. Из-за всех финтифлюшек, что шли у него после имени и перечисляли тот старый наш бизнес, который не должен нравиться его детям, некролог был длинным. Я сама никогда не говорила об этом прежде, и я всегда чувствовала, что все мною виденное не прольет никакого света, но теперь я осталась последней из нас. Даже Уилмет ушел, хотя я всегда представляла его ребенком. А ведь всегда есть нечто, что следует сказать в качестве последнего слова, на которое я, конечно, имею полное право.

Я все еще во сне иногда хожу по тем джунглям. Звук часов превращается в миллион насекомых, жующих все разом, в воду, капающую на листья, в гул в голове, когда лежишь в лихорадке. Рано или поздно является Эдди в своей глупой шляпе и в ботинках до колен. Он обнимает меня так, когда имеют в виду те самые дела, и я просыпаюсь чересчур разгоряченной, слишком старой и совершенно одинокой.

В джунглях никогда не бываешь одинок. В пятнистом, предательском свете не можешь ничего видеть сквозь путаницу корней, листьев и лиан, но всегда ощущаешь, что за тобой следят. Когда ходишь, ты слишком шумишь.

И в то же время понимаешь, что это не имеет значения. Ты мал и прижат к земле. Духи дорог не сделаны для тебя. И если тебя цапнет змея, то это твоя собственная чертова ошибка, а не змеи, и если кто-то тебя не вытащит, то ты превратишься в мульчу, как и все остальное, и в следующий раз придешь на землю в форме мха, папоротников, пиявок, муравьев, многоножек, бабочек, пчел и жуков. Джунгли — место просто напичканное жизнью, а это значит, что там всегда что-нибудь или кто-нибудь умирает.

У Эдди когда-то была идея, что недостатки характера можно излечить изрядными дозами ландшафта: океана для драматически театральных людей, гор для доминирующих, и так далее. Я забыла пустыню, для чего она нужна, но джунгли — это место, куда надо посылать самовлюбленных.

Мы семеро вошли в джунгли с оружием в руках и с любовью в сердцах. Я говорю так теперь, когда не осталось никого, чтобы мне возразить.

* * *

Нас организовал Арчер. В то время он работал на Луисвильский Музей Натуральной Истории и получил стипендию от отдела Коллекций на шкуры и кости. Остальные из нас были любителями-энтузиастами и оплатили свою собственную дорогу исключительно ради приключений. Арчер попросил Эдди (арахниды) пойти вместе с ним, и Рассела МакНамару (шимпанзе), и Трентона Кокса (бабочки), который то ли не мог, то ли не захотел, и Уилмета Сайберта (большая дичь), и Мериона Купера (тропическая медицина), а так же жену Мериона, только оказалось, что к тому времени, как нам отправляться, он сам был между женами, именно потому он и привел Беверли Крисс.

Я отправилась с Эдди помогать с его сетями, сачками и банками-морилками. Я никогда не вопила из-за жуков, но даже если бы и была такой, двадцать восемь лет брака с Эдди должны были излечить меня. Чем больше ног было у какой-нибудь твари, тем лучше Эдди думал о ней. Именно так. Вплоть до восьми ног.

В действительности это Арчер позаботился, чтобы присутствовали какие-то женщины, и специально пригласил меня, хотя Эдди не сказал мне этого. Идея была хитроумной; я подозревала, что иду, для того чтобы мыть посуду (хотя, конечно, для этой цели имеются аборигены) и чтобы лечить больных, чем и кончилось в конце концов для нас, Беверли и меня, когда дело было слишком незначительным или чересчур грязным для Мерион. Я могла бы совсем не пойти, если б не понимала, что действительно нужна. В общем, я научилась печь пригодное для еды печево на углях из костра, замешенное на дикарском пиве вместо дрожжей, но это был мой собственный выбор, и я сама ела этого хлеба, сколько пожелала.

Я побывала на разных посудинах, на которых мы плыли, хотя плаванье не обошлись без инцидентов. Оказалось, что у Уилмета нервный желудок; он начал его беспокоить в океане, а потом присмирел, когда мы снова высадились на сушу. Рассел оказался пьяницей и не слишком хорошего сорта, несчастный и подозрительный человек, который думает, что любит играть в карты, но которому никогда бы не следовало бы позволять играть. Беверли была современной девушкой 1928 года и умела жевать резинку, курить и мазать губной помадой свой рот и вас — и все в одно и то же время. Она и Мерион были слишком резвы на вкус Арчера и он пытался переключиться на меня, утверждая, что я чувствую себя не в своей тарелке, когда не забочусь о ком-нибудь или о чем-нибудь. Я тревожилась, как бы это не превратилось в привычку, и каждый раз, когда кто-то из мужчин уставал на тропе, то говорили, что надо остановиться из-за меня. Я сразу сказала Эдди, что не потерплю, чтобы такое происходило. Поэтому к тому моменту, когда мы собрались полностью и вышли, мы уже думали, что прилично знаем друг друга, и нам не совсем нравилось то, что мы узнали. И все же, я предполагаю, что мы ужились бы прекрасно, если б у нас было больше того, чем заняться. Даже в течении тех долгих дней, которые ушли, чтобы дойти до гор — бесконечные поезда, автомобили, ослы, мулы и, наконец, наши собственные ноги — все шло достаточно гладко.

К тому времени, когда мы достигли миссии Луленга, мы достаточно много увидели Африку — равнинную и горную, жаркую и прохладную, черную и белую. С тех пор я кое-чему научилась, поэтому теперь у меня есть сильное искушение представить так, что я чувствовала то, что должна была бы чувствовать, знала то, что должна была бы знать. Истина совсем иная. Мое отношение к туземцам, например, было совсем не таким, каким должно было быть. Люди, помогавшие нам, интересовали меня мало и совершенно не производили впечатления. Многие из них подпиливали себе зубы, а от каннибализма их, как нас информировали, отделяло всего лет десять. Никто, включая нас, не ходил чистым, однако, Беверли и я хотя бы пытались, только мы не могли купаться без досады каждый раз обнаруживать подглядывающих. Было ли это потому, что мы выглядели хорошо, или же хорошо годились для еды, я не желала знать.

Отцы-священники миссии сказали нам, что рабов водят по деревне связанными, чтобы люди могли начертать на их телах свои отметки на тех кусках мяса, которые они купят, когда рабов прирежут, и на таких вот историях я настроила свой разум. Я никогда не признавала ни красоты, ни доброты в этих людях, с которыми мы встречались, хотя Эдди видел много и того, и другого.

В Луленге мы провели три ночи, что дало каждому по постели, доброй еды и шанс вымыть волосы и выстирать одежду в некоей уединенности. Беверли и я делили свою комнату, не было достаточно номеров, чтобы ей иметь собственную. Она в то время