материей, кожаные кресла, обеденный стол из тика, разбросанные тут и там яркие подушки, призванные создать атмосферу уюта. Яркие эстампы по стенам. Чувствовалась рука опытного дизайнера.

В комнату вошла высокая темнокожая девушка в красных слаксах, на ходу стряхивая термометр.

— Вы знакомы с Бетти? — спросил меня Хардман.

— Нет, — я мотнул головой. — Добрый вечер, Бетти.

— Вы — Маккоркл, — она кивнула. — Тот парень болен, и сейчас говорить с ним смысла нет. Он придет в себя только через час. Так сказал доктор Ламберт. Еще он сказал, что его можно увозить отсюда, когда он очнется. А раз уж он — ваш друг, пожалуйста, увезите его, когда он очнется. Он лежит в моей кровати, а я не собиралась спать на кушетке. Там будет спать Хардман.

— Но, дорогая...

— Я тебе не дорогая, поганец ты этакий, — произнося эту тираду, она даже не повысила голоса. — Приводишь какого-то пьяницу с порезанным боком и укладываешь в мою постель. Почему ты не повез его в больницу? Или домой? Знал ведь, что твоя жена этого не потерпит, — Бетти повернулась ко мне, театральным жестом указывая на Хардмана. — Вы только посмотрите на него. Шесть футов четыре дюйма роста, одевается с иголочки, представляется всем «Хард-ман»^[2], но слова не скажет поперек этой карлице, не выросшей и на пять футов. Налей мне что-нибудь, — Бетти плюхнулась на диван, а Хардман торопливо смешал ей коктейль.

— Как насчет мужчины в вашей кровати, Бетти? — спросил я. — Можно мне взглянуть на него?

Она пожала плечами и махнула рукой в сторону двери.

— Идите туда. Но он еще не очухался.

Я кивнул, поставил бокал на серебряный поднос на столике, прошел в спальню и посмотрел на человека, лежащего на большой овальной кровати. Я не видел его больше года, на лице появились новые морщины, в волосах добавилось седины. Звали его Майкл Падильо, он говорил без малейшего акцента на шести или семи языках, мастерски владел пистолетом и ножом и смешивал едва ли не лучшие «мартини» в Европе.

Многие полагали его мертвым. Или хотя бы надеялись, что так оно и есть.

Глава 2

Последний раз я видел Майкла Падильо, когда он падал с баржи в Рейн. Дрались тогда не на шутку. В ход шли пистолеты, кулаки, даже разбитые бутылки.

Падильо и китаец, звали его Джимми Ку, перевалились за борт. В тот момент в меня целились из дробовика, а потом еще выстрелили, так что я не знал, утонул Падильо или нет, пока не получил от него открытку.

Отправил он ее из Дагомеи, то есть из Западной Африки. Написал на ней одно слово: «Порядок», и подписался одной буквой — "П". Писать он никогда не любил.

Получив открытку, я ни один вечер провел за бутылкой виски, раздумывая, каким образом Падильо удалось перебраться с Рейна в Западную Африку и нравится ли ему тамошний климат. Вообще-то он любил перелетать с места на место. И в Бонне, где мы держали салун, он частенько разъезжал по Европе, выполняя поручения некоего государственного агентства, предпочитавшего не афишировать себя. Бывал он и в Лодзи, и в Лейпциге, и еще бог знает где. Я не спрашивал, что он там делал. Сам он мне ничего не рассказывал.

Когда же агентство решило обменять Падильо на двух предателей, удравших на Восток, Падильо предпринял попытку разорвать связывающий его контракт. И ему это удалось в ту весеннюю ночь, когда он свалился с баржи в Рейн, в полумиле от американского посольства в Бонне. Агентство вычеркнуло его из своих списков, и никто из сотрудников посольства не поинтересовался, а что же случилось с человеком, которому принадлежала половина салуна «У Мака» в Бад-Годесберге.

Попытка Падильо вырваться из-под пяты агентства вылилась в нашу поездку в Восточный Берлин и обратно. Во время нашего отсутствия неизвестные взорвали салун в отместку за наши то ли действительные, то ли воображаемые прегрешения. Я получил страховку, женился и открыл новый салун «У Мака» уже в Вашингтоне, в нескольких кварталах от Кей-стрит, в западной части Коннектикут-авеню. В зале всегда полумрак, тихо, а высокие цены отпугивают выпускников средних школ и студентов первых курсов.

Я стоял в спальне и смотрел на Падильо. Раны его я не видел: над покрывалом виднелась лишь голова. Он лежал спокойно, дыша через нос. Так что мне не оставалось ничего другого, как повернуться и выйти в гостиную, застланную белым ковром.

— Сильно его порезали? — спросил я Хардмана.

— Лезвие скользнуло по ребрам. Маш говорит, что он едва не приложил их обоих. Двигался легко, быстро, словно всю жизнь только этим и занимался.

— В таких делах он не новичок.

— Ваш друг?

— Мой партнер.

— И что вы намерены с ним делать? — спросила Бетти.

— У него маленький номер в «Мэйфлауэр». Отвезу его туда, когда он придет в себя, и найду кого-нибудь, чтобы посидел с ним.

— Маш посидит, — предложил Хардман. — Он у вашего друга в долгу.

— Доктор Ламберт полагает, что рана пустяковая, но он совсем вымотался, — вмешалась Бетти. Взглянула на часы, усыпанные бриллиантами. — Он проснется примерно через полчаса.

— Как я понимаю, доктор Ламберт ничего не сообщал в полицию? — на всякий случай спросил я.

Хардман фыркнул.

— Что за дурацкий вопрос?

— Действительно, дурацкий. Могу я воспользоваться вашим телефоном?

Бетти кивнула.

Я набрал номер, подождал, но трубку на другом конце все не снимали. Телефон был кнопочный, поэтому я попробовал еще раз, на случай, что нажал с непривычки не на ту кнопку. Звонил я жене, и, естественно, меня не радовало, что в столь поздний час, без четверти два ночи, ее нет дома. После девяти гудков кряду я положил трубку.

Моя жена работала корреспондентом одной франкфуртской газеты, той самой, что часто печатала обстоятельные передовицы. В Штаты она приехала во второй раз. Я познакомился с ней в Бонне, и она знала, что Падильо раз от разу выполняет поручения не слишком удачливого конкурента ЦРУ. Звали ее Фредль, и до замужества она носила фамилию Арндт. Фрейлейн доктор Фредль Арндт. Докторскую диссертацию по политологии она защитила в университете Бонна, и некоторые из ее нынешних знакомых обращались ко мне «герр доктор Маккоркл», на что я, в общем-то, и не обижался. И после года семейной жизни я очень любил свою жену.

Я набрал номер салуна. Трубку взял Карл.

— Моя жена не звонила?

— Сегодня — нет.

— Как конгрессмен?

— Закрывает заведение кофе и бренди. Выпил уже на двадцать четыре доллара и восемьдесят пять центов и по-прежнему ищет два голоса.

— Может, тебе помочь ему в поисках? Если позвонит моя жена, скажи ей, что я скоро приеду.

— А где вы?

— У приятеля. Не забудь передать Фредль, если она позвонит, что я скоро буду.

— Обязательно передам. До завтра.

— До