Душан Митана Запах грибов

^{Рассказ}

Облокотившись, он лежал на одеяле, расстеленном на песке, и глядел на жену, которая только что заняла очередь у киоска с газированной водой. «Ничего не изменилось, — подумал он, — ничего. И незачем было ехать сюда». Но отказаться от совместного отпуска здесь, на озере, он не мог, так как понял это как предложение помириться. «Не знаю, сумеем ли мы когда-нибудь вновь уважать друг друга, — сказала она, — но давай попытаемся держаться вместе, хотя бы ради девочки. Ведь она любит тебя куда больше, чем меня, и я вижу, как ты ей нужен». Он согласился. Он не мог не согласиться, потому что она недвусмысленно дала понять, что, если они разведутся, она постарается полностью изолировать от него дочку. Она хорошо знала, что этого он боится больше всего на свете. А он не понимал, чего она, собственно, добивается. Разводиться она не хотела, но не хотела и жить с ним. В этом он видел какой-то особый способ наказания, что-то извращенное.

— Ты мне противен, — говорила она. — При одной мысли, что меня будет касаться та же рука, которая касалась другой женщины, меня начинает мутить.

— Но если ты не можешь жить со мной — давай разведемся.

— Нет, этого ты не дождешься!

Стоял июнь, теплый и душный. Вокруг озера росли дубовые и буковые леса. Он глубоко вдохнул в себя воздух, и ему показалось, что он чувствует запах грибов. Он был страстный грибник, хотя собирал только белые. Выход за грибами был его любимым развлечением. Он даже верил, что между настоящим грибником и грибами существует какая-то живая и чистая связь, что грибы чувствуют тех, кто понимает и умеет собирать их и что успех будет всегда сопутствовать тому, кого они признают. Пусть до него пройдет целый «табун» грибников — он и после них найдет грибы. Они ждут только его.

В эти чудесные утренние часы он пересекал поле сквозь колосившиеся хлеба, брел по некошеному лугу, запутывался в блестящей росистой паутине, по щиколотку утопал в сыром темно-зеленом мху среди деревьев. А грибы выглядывали, будто росли только для него. «Они меня любят; — говорил он себе, — вероятно, я незлой человек, может быть, и обманщик, но все же неплохой человек».

И тут он не без стыда вспомнил нынешнее утро и то недолгое колебание когда он клал в корзину очередной гриб и на миг засомневался: а белый ли это? Что, если это какой-нибудь ядовитый гриб, всего лишь похожий на белый? А если и так?.. «Уж не становлюсь ли я злым, — подумал он. — Она ведь способна сделать из меня злодея».

Его размышления прервала вернувшаяся Вера. Это была полная, но еще крепкая светловолосая женщина в светло-зеленом купальнике, с темным загаром. Она принесла лимонад. Вокруг бумажных стаканчиков гудели осы. Он почувствовал сильное влечение к ней. От гнева на бессмысленность ситуации, в которой оба они оказались, он судорожно стиснул челюсти: в эту минуту он ненавидел Веру. Из-за какого-то ничтожного, глупого эпизода она жестоко и сознательно губит все то хорошее, что между ними было. Он был убежден: она хорошо знает, что он по-прежнему любит ее, хотя с тех пор он ни словом не обмолвился об этом, так как не мог подыскать нужные слова, которые не звучали бы фальшиво.

Он лег на спину и загляделся в высокое июньское небо. Ему вспомнилось море, и это удивило его, потому что он никогда не был у моря. Но воспоминание было такое конкретное, такое глубокое, что сбиваю с толку: была уверенность, будто он сызмальства рос на морском берегу. Он встал и напился теплого, приторного лимонада.

Солнце спряталось. Дочка, зябко поеживаясь, вышла из воды, закуталась в прогретое одеяло и сказала отцу:

— Мне холодно. Зажги солнце.

Он улыбнулся и посмотрел на солнце, скрытое небольшим медлительным облачком. Ясно было, что через несколько секунд солнце вынырнет.

— Ладно, — сказал он, — я сосчитаю до десяти, и оно засветится.

Он начал медленно считать, норовя закончить счет к моменту выхода солнца.

— Десять, — сказал он. — Солнышко, зажгись!

Солнце выглянуло, и девочка в восторге начала обнимать и целовать отца.

— Ты волшебник, ты мой добрый волшебник, — ликовала ока, — и я тебя ужасно люблю. Ты мой чудесный волшебник!

В ее ликовании было столько восхищения и любви, что он устыдился своей хитрости. И с опаской посмотрел на жену, но та равнодушно чистила ногти.

У него отлегло от души, но оказалось, что преждевременно,

— Янка, не будь такой глупой, — сказала жена, не отвода взгляда от своих ногтей. — Ведь он его не зажег. Это был обман, как всегда. — И она поднялись, слоено догадываясь, что ему хочется ее ударить.

— Пойду в дом, я проголодалась. Попробую приготовить твои грибы. А ты уложи спать эту глупую девчонку.

И она ушла, даже не оглянувшись на дочку, которая горько расплакалась, услышав ее слова. Ему хотелось вскочить и ударить жену, в кровь разбить ее лицо, этот рот. И она, вероятно, почувствовала это, потому что обернулась и с вызывающей улыбкой посмотрела ему прямо в глаза. Она была уверена — при девочке он ее не ударит, а он понимал, что она это знает, что она просто играет с ним. Он отвернулся.

Дочка обняла его за пояс и прижалась мокрой щекой к его горячему животу. Ее слезы щекотали его.

— Зачем она так сказала, а? Зачем? И почему мама такая злая? — скулила девочка.

— Ну, не надо, пожалуйста. Ты разве не видела: она пошутила, — сказал он и, помолчав немного, добавил — Мама не злая… У нее… она расстроена… она немножко больна.

— Больна? А что у нее болит?

— Она расстроена… у нее голова болит.

— Тогда почему она не пойдет к доктору?

— Пойдет. Но только дома. Где ты здесь найдешь хорошего доктора?

— Неправда. Она уже дома была больная и не ходила к доктору.

— А теперь пойдет. Вот увидишь. Дома все будет в порядке. Как прежде.

— И вы опять будете разговаривать?

— Конечно. Ведь мы и теперь разговариваем, — он засмеялся и дунул ей в ухо.

— Ой, щекотно. — Она перестала плакать.

— А теперь спать, — сказал он.

— Ну-у, папа.

— Без разговоров. Все дети спят после обеда.

— Я хочу пúсать.

— Опять начинаешь?

— Нет, я правда хочу.

— Ну давай, только поживее.

Девочка забежала за кусты неподалеку и вскоре вернулась, неся какую-то газету.

— Папа, пойдем пускать кораблики? Я бумагу нашла, вот!

Он пообещал ей, что после сна они пойдут пускать кораблики, как вчера, но не в ручей, который все время убегает, а на озеро, которое весь день стоит. Он перенес одеяло в холодок под молодые дубки и там уложил дочку. Она заснула почти мгновенно.