к блоку тех, чью жизнь это мероприятие несколько укоротит.

Судьбу сапфирового кольца, мне думается, читатель угадал сам, коль скоро ей не нашлось места в книге. Между первой и второй частями, в 1901 году, оно, основательно забытое, случайно подвернулось под руку лорду Уильяму. Поддавшись минутному порыву, за идиотскую символичность которого впоследствии пришлось долго расплачиваться самоугрызениями, лорд Уильям одел его на деревянную руку тщательно отреставрированной статуи — одному из самых ценных экспонатов домашнего музея. Утешило его в конце-концов только то, что жест остался никому не известен. Страшно подумать, каким дураком ощутил бы себя лорд Уильям, знай он, что кольцо уже единожды побывало у Гилберта, и было у того изъято никем иным, как Фрэнсис и Эдви. Конечно, он никогда этого не узнает. Глаз колдуна вновь наполнился лицезреньем ярких земных страстей. А очередной круг замкнулся — Гилберт Молчальник вновь одержал верх над Лэди Бланш в их нераздельной как ночь и день вечной борьбе.

Бланш и Петька Вир успеют перевернуть еще одну зеленую летнюю страницу жизни в Элбери. Сумасшедшее и грозовое лето 1913 будет принадлежать только им. Этим же летом Питер, весьма рано обнаруживший недюжинное литературное дарование, начнет писать роман о Пирсе Гэйвстоне. Роль, которую лорд Эдвин сыграет в образовании АНТАНТЫ, поможет Питеру перенести отбытие воинской повинности по месту проживания — в русских частях. Возможность отправиться воевать вместе с детскими друзьями окончательно придаст отправляющемуся на фронт Питеру счастливое прогулочное настроение ума. Нет нужды говорить, что он остановит выбор на самом модном роде войск — авиации. Сэр Артур Конан Дойл призывал в те дни Господа разразить германских вояк — мне остается лишь присоединить к его проклятию тех, с чьими машинами Петька столкнется в небе над Тиссой.

Мне не хочется впадать в патетику, но Бланш действительно не выйдет замуж. Роль плакальщицы ей не к лицу — поэтому печально завершившуюся помолвку она сохранит в секрете даже от лэди Фрэнсис. Детское увлечение ядами само собой перейдет в интерес к фармакологии, в которой Бланш достигнет успехов и научных степеней.

Андреа немногим более десяти лет проработает под руководством лорда Эдвина. Однако в 1929 году наступит неизбежная в глазах всех участников игры развязка: одно из протянувшихся через границы красных щупалец настигнет его на лондонской квартире.

Более других мне жаль лорда Эдвина: уж слишком грязная метла смахнет вместе со всем прочим любовно возведенное им незримое здание. Долгие годы, посвященные самому могущественному ангатонисту Британии, канут в пустоту. Не будет преувеличением сказать, что он влюблен в Российскую Империю той своеобразной магнетической любовью, которую рождает только противодействие. Ее крушение что-то навсегда в нем надломит, хотя и не пресечет успешного развития его дальнейшей карьеры. Лорд Эдвин доживет до 1958 года и до последнего дня не выйдет из большой политики.

Лорд Уильям… О лорде Уильяме я скажу особо. Как ни странно, он в конечном счете оказался предусмотрительнее практического Эдви, не слишком много поставив на битую карту. Что же, интуиция не так уж редко берет верх над разумом, и в ленивом гедонизме лорда Уильяма всегда таилось предчувствие скорого конца всего британского, имперского и великого. Ему-то как раз и не суждено пережить колониальной системы.

Я бросаю последний взгляд на Элбери: его окна не струят огней на ветви дубов в хмурый ненастный вечер, они закрыты светомаскировкой, стекла крест-накрест залеплены полосками бумаги. Да и сами огни тусклы и немногочисленны — экономия электричества. Экономия топлива — слабый огонь в камине, бросающий тусклые отсветы на лица лорда Уильяма, с пледом на коленях, в подбитой мехом охотничей куртке, и Бланш, кутающей плечи в теплую шаль. Им впервые за всю жизнь суждено говорить друг с другом — говорить часами с неослабевающим интересом взаимного познания. Что может быть увлекательнее, когда магия слов на твоих глазах меняет очертания давно знакомого предмета! В один из этих вечеров в промозглой темной зале Лэди Бланш покажет лорду Уильяму листки, исписанные летящим спешащим почерком Питера Вира. Наброски к роману, неуспевшему воплотиться. Гул самолетов в небе. Старик и немолодая женщина у тусклого очага. Картина исчезает в пламени.