Робин Вассерман БАЛЬЗАМ И РАНА

Рассказ

В нашем деле заведено так: перво-наперво оглашаешь дату. Выпендрежники столбят деньки поэффектней — тридцать первое октября, там, или первое января; а как по мне, ткни наобум в календарь — выйдет не хуже. Какой-нибудь третий вторник августа даже правдоподобней. Затем нагнетаешь мрачные видения геенны огненной, страшных бедствий последних дней апокалипсиса, когда сдвинутся горы и по земле поскачут Всадники, умерщвляя огнем и мечом, насылая голод и хвори. Нагоняешь страху как следует — побольше кровищи, мертвых тел и хаоса, чтобы прихожане все как один обделались, — тогда-то и протягиваешь спасительный билетик. Скромное пожертвование — всё личное имущество, включая, разумеется, пенсионные накопления, — и счастливцы в одночасье, минуя огненные озера, на святом слове и на одном крыле отправятся прямиком на небеса.

Если предположить, что все идет как надо, ныкаешь денежки подальше, желательно в банк какой-нибудь страны, где тебя не выдадут «федералам», и, сжав кулачки, ждешь судного дня. А на заре, когда, вопреки всему, взойдет солнце, восславь Бога за то, что Он услышал твои молитвы и смягчился в последний момент. Да не скромничай, похвали себя, как следует, — ведь это ты обставил Авраама и выторговал спасение для нынешних Содома и Гоморры. Так возблагодарим Господа, братья и сестры, за новый день, хоть и пусты наши карманы, аминь.

Если пороху не хватает, списывай на человеческий фактор: виноват, не учел наклон оси Сатурна и время восхода Венеры, не распознал знамения, уж простите. Со скрипом, но прокатит, — всё лучше, чем хлебать баланду; а если считаешь, что нет «жизни вечной» хуже, чем «пожизненное», ищи себе другое дело. Сработаешь чисто — и к тому времени, как озверевшая толпа, вооруженная вилами и факелами, примется выламывать двери, ты уже будешь на другом конце света прожигать их накопленные тяжким трудом денежки.

Если, конечно, предположить, что все идет, как надо.

Сам-то я люблю соломки подстелить, предусмотреть худший вариант развития событий и оставить лазейку на случай, если что-то пойдет не так. Никогда не рассчитывал на то, что все пойдет как надо.

Знамения — фигня на постном масле. Кто только не «читал» знамения: Нострадамус, Иисус Христос, Джим Джонс, Мартин Лютер, цивилизация майя, прохиндеи всех мастей, от Коттона Мейзера до дядюшки Сэма. Все они знатно облажались. И тут появляюсь я. Как тут не вспомнить про бесконечное число обезьян, которые рано или поздно напечатают «Гамлета», да?

Зовите меня Уилл.

* * *

Хилари привезла пацана через пять дней после того, как я огласил пророчество, за девять месяцев до апокалипсиса. Дети как раз установили над алтарем плоский телеэкран, на котором мигали цифры обратного отсчета, как напоминание о неумолимом конце. Девять месяцев — подходящий срок, достаточно долгий, чтобы довести панику до кипения и опустошить кошельки без опасений получить пулю в лоб, и достаточно короткий, чтобы утешать сереньких и простоватых Детей Авраама без подспудного желания их передушить. Но когда заявилась Хилари, я призадумался насчет сроков. И не только потому, что она вздумала спихнуть мне этого тощего, как сушеная треска, десятилетку, прежде чем отправиться на поиски более злачных угодий.

Вот уже лет пять я зовусь Авраам Уолш. Настоящее мое имя вам ни к чему. До этого меня звали Авраам Кливер, а еще раньше, когда Хилари решила расплеваться с родителями и связалась со мной, бродячим проповедником, — Авраамом Брейди. И если после десяти лет, трех фамилий и двенадцати штатов меня смогла разыскать эта больная на всю голову, то кто знает, сколько полицейских, вчерашних прихожан, сопливых детишек и разъяренных отцов с дробовиками наперевес у меня на хвосте?

Добрых три года в Питтстауне дело шло, как по маслу. «Дети Авраама» — около сорока семей — не без подмоги кающегося грешника и местного царька Кларка Джефри разжились церквушкой, парочкой домов и частным особняком с крытым бассейном. Как ни хотел Кларк Джефри пробиться в рай и задобрить Бога за двадцать лет хищений и кувырканий с проститутками, а все ж его благочестия не хватало на то, чтобы растрясти мошну или переписать на отца Авраама немного землицы. Занимай и ссужай — в этом весь Кларк. Жертвуют идиоты.

Мы не стремились пополнять наши ряды: прозелитизм только привлекает лишнее внимание. Никаких вычурных нарядов и танцев с кимвалами на улицах, — пустые понты. И никакой полигамии, иначе шумихи не оберешься. Тем более что меня лично жизнь научила: одна жена — это на одну больше, чем требуется. Дети оказались кроткой и смирной паствой, но я бы вконец уморился разыгрывать из себя божьего агнца, чтобы продолжать их стричь, если бы не дорогие простыни, крытый бассейн и ванна с джакузи. Всяко лучше, чем горбатиться на дядю, особенно когда до пенсии осталось восемь месяцев и двадцать шесть дней. И тут заявляется Хилари Как-Бишь-Ее с плодом моих, очевидно, чресел, Судный день на мою голову.

— Да что я вообще знаю о детях? — сказал я.

— У тебя столько Детей, отец Авраам! Одним больше, одним меньше.

И она уставилась на меня своим фирменным взглядом, широко распахнув наивные глаза, в уголках которых притаилась насмешка. За это я и держал ее при себе, хоть она с самого начала всё просекла и могла запросто натравить на меня своего папашу с дружками. В двадцать пять лет она выглядела на пятнадцать; спустя десять лет мало кто поверит, что ей под сорок. Несмотря на загрубевшую от солнца кожу, раздавшуюся талию и темный пушок над верхней губой, в Хилари оставалась толика сексуальной привлекательности — так бывшая стриптизерша, упрятавшая кружевные стринги в дальний ящик, сохраняет волнующую манеру двигаться, от которой поневоле сглатываешь слюну и ждешь, когда же начнется самое интересное.

— Ты смеешься?

— Наловчишься, — ответила она. — Может быть.

Я сделал отчаянную попытку.

— Послушай, он же твой сын! А если не наловчусь?

— Лучше уж ты, чем мои родители. Кто угодно, кроме меня.

Пацан молчал. Мы сидели у меня в кабинете. Хилари устроилась на кожаном диване, с хозяйским видом закинув ноги на дизайнерское кресло. Из губ свисала сигарета, которую Хилари наверняка потушит о тиковый подлокотник, навсегда оставив крохотную метку: «Здесь была Хилари». И я бы простил ей, но она собиралась оставить здесь не только это.

Пацан стоял навытяжку, сцепив руки, как в церкви, и тупо пялился в пространство перед собой, хотя в кабинете было на что поглазеть: хотя бы на титановый сейф и мини-алтарь с моим портретом (больше