парк, расслабиться, некоторые вон с детьми. — Богдан нервно дёрнул головой в сторону обзорных мониторов. — А мы их…
— Что «мы»? Не убиваем, не бросаем дымовые бомбы, не жжём покрышки под носом. Ты забыл, Багдад, это испытание нелетальных средств. Сам же писал в докладной: не-ле-таль-ных, — Марк повторил по слогам, будто читал урок нерадивому ученику. — Время революций закончилось, и лучше если государство сможет подавить очаг выступления в самом начале, иначе повторится всё то, что было тут полгода назад. Ты этого хочешь?
— Нет, но…
— Никаких «но», дружище. Либо мы сдаём установку, либо следующий вал недовольных прокатится не рядом, а прямо по нам с тобой. По твоим близняшкам. По Марике и её старенькой маме. Ты этого хочешь?
Богдан втянул голову в плечи и ничего не ответил.
— Вот и я думаю, что не хочешь. Мы ни в кого не стреляем, не жжём, даже не поливаем из брандспойтов на морозе и не распыляем слезоточивый газ. Только эмоциональный всплеск… и эффект толпы. Нам надо доказать, что излучение одинаково хорошо работает в полевой обстановке на неподготовленных людей. Как ты верно заметил, там — они. Простые люди, которых мы должны защитить. И давай без рефлексий, пожалуйста. Если ты думаешь, что мне это нравится, значит, ты очень плохо меня знаешь.
* * *
На первой выбранной скамейке ощутимо пекло, поэтому я перекатил малую в тенёк и усадил туда же Олеську. Она более-менее успокоилась — по крайней мере, мы болтали уже двадцать минут и ухитрились ни разу не поругаться. Но первым его заметила именно она.
Жена ткнула меня в бок, так что я замер посреди какой-то очередной шутки и недоуменно покосился на неё. Олеся молча показала рукой вдоль аллеи. Из глубины парка шёл, да что там — практически бежал, едва касаясь палкой гравия, седой и сухонький старичок. При каждом шаге он едва не спотыкался, оглядывался испуганно и снова двигался вперёд. Когда он промчался мимо нас, я заметил расстёгнутый ворот с вырванными пуговицами, будто ему не хватало воздуха и он со всех сил дёрнул тонкую застиранную ткань. Я хотел было помочь, даже привстал со скамейки, но Олеська удержала меня за рукав.
— Не надо, не вмешивайся.
Вот уж не знаю, во что можно вмешаться, когда видишь, как от чего-то бежит пожилой человек. Может, задремал на лавочке и ночной кошмар снова догнал его во сне?
Парочка на противоположной скамье тоже о чём-то спорила. Потом мужчина встал и пошёл прочь, не оглядываясь, а женщина плотнее укуталась в лёгкую прогулочную накидку. Приглядевшись, я понял, что её бьёт крупная дрожь.
Прошагал совсем юный паренёк, лет пятнадцати, не больше. Он тоже ёжился, словно от промозглого зимнего холода, и на ходу рассказывал кому-то в телефон, что замёрз как цуцик и лучше посидит дома за «хорошей игрулей», чем снова попрётся на улицу стучать зубами.
Не знаю, с чего вдруг он собрался мёрзнуть. Лично мне было жарко. Я оглянулся на Олеську и только теперь с удивлением заметил, что она тоже дрожит. Но не как женщина напротив, а наоборот — мелко, едва заметно, но я-то свою жену знаю!
— Тебе холодно, Лисичка?
— Не знаю… Как-то странно себя чувствую.
— Держи, — я стащил жилетку и накинул её на плечи жены. Но одежда не провисела и нескольких секунд. Вдруг громко, навзрыд, зашлась плачем Мышка, и Олеся бросила к ней, забыв про всё на свете. Я подобрал упавшую джинсовку и с недоумением обнаружил, что у меня, оказывается, трясутся руки. Что ещё за ерунда! Нет, отмечая пятницу в баре, мы, конечно, ржём про алкогольный тремор, но не всерьёз же! Десяток «дринков» вряд ли сделает из простого офисного сидельца запойного пьяницу!
Две девчонки торопливо процокали туфельками по боковой дорожке. Одна вдруг неловко покачнулась на каблуках, нагнулась, сбросила обувь и дальше почти побежала босиком.
* * *
— Внимание, второй! Доложите обстановку.
— Фиксирую хаотичное, но уверенное движение к выходу из парка. Большая часть посетителей по-прежнему остаётся на своих местах, но дети, молодые люди и старики уже потянулись к выходу.
— Здесь четвёртый. На стоянке замечено несколько конфликтов — люди пытаются выехать поскорее, задевают соседей. Один даже едва не снёс шлагбаум: так торопился, что забыл оплатить парковку.
После первых же докладов Богдан словно застыл перед пультом. Побелевшие пальцы держались за верньеры точной настройки, но не шевелились.
— Внимание, фургон! Полную мощность разрешаю. Удивите нас, парни.
Марк ухватил напарника за ворот и столкнул со стула. Тот неловко сполз на пол и так и остался сидеть на грязном ламинате фургона. Он безучастно смотрел, как график резко полез вверх, за красную линию, а где-то за спиной зашёлся в пиковой нагрузке генератор…
* * *
— Пойдём… пойдём, скорее… — Олеська уже не просила, не требовала, она просто шептала одни и те же слова, как молитву. Мы шли в общей толпе, впереди маячили чужие спины, по обочинам пробирались велосипедисты, и над всем этим людским морем висел неумолчный гул, как будто тысячи пчёл разом собрались на медоносное пастбище.
Я не слышал их слов, точнее — не слушал специально, но время от времени обрывки разговоров настигали меня, как автонастройка старого лампового радиоприёмника. Девушка, что почти бежала рядом, приговаривала без остановки «холодно-холодно-холодно», но на её лице блестел и крупные капли пота. Невысокий дядька с лысиной бормотал какие-то проклятия и что он больше «никогда, ни одной ногой, да пусть они его хоть всем отделом уговаривают!»
А девчонка лет четырнадцати со смешными африканскими косичками, гордая и неприступная с виду, страшно гримасничала накрашенным лицом и приговаривала что-то вроде «мамочка, мама, я не хочу, нет, мама…»
На повороте к центральной аллее Олеська вдруг стащила меня на траву.
— Сумочку… я забыла…
Она задыхалась, будто только что пробежала не меньше полумарафона. Слова давались ей с трудом, и я понимал далеко не каждое. Но уловил в конце концов, что, когда мы уходили с облюбованной скамейки, Олеся забыла висящую на спинке сумочку с документами. Пришлось выкатить коляску подальше от людского потока — Мышка ревела в три ручья, но мы на это махнули рукой. Лишь бы только какой-нибудь чайлдфри в ярости не перевернул коляску. Я почти силой воткнул пластиковые ручки с висюльками в мокрые Олеськины ладони.
— Стойте здесь. Никуда не двигайтесь и ждите меня, я быстро. Поняла?
Она подняла на меня глаза, и я только сейчас заметил, какие они большие. Чёрт, толку с неё немного, похоже, она просто обезумела от страха. Бедная моя девочка…
Пришлось встряхнуть её за плечи:
— Поняла?!
Олеська