отдал шить себе гимнастерку. Заказал брюки ватные и фуфайку.
19.12 Направил людей в отряды Середино-Будского, Гремячского и Хильчанского районов за продуктами. Дал указание в Середино-Будский партизанский отряд прислать в мое распоряжение двое саней для перевозки груза ожидаемой опергруппы. Как назло, погода стала отвратительная: то туман, то снег. Самолетов еще не было. Напрасно торчал ночь на аэродроме. Болит нога. Вскрылись обе раны. Направлял Филонова в Чухраи за продуктами для нас. Ни черта не добился. В отрядах выдают по 300 граммов хлеба (50 % муки, 50 % желудей). Адски болит нога. Раны кровоточат. Вечером, наконец, прибыло на аэродром семь самолетов. Все из Москвы. Один из них был поврежден противником и сбросил груз без парашютов над линией фронта. Самолет еле дотянул до Смелижа. Только утром отправили его обратно. Опергруппа не прибыла.
22.12 Вызвал начальника штаба Хильчанского партизанского отряда за приемкой груза. Завтра прибудет. Ездил в Чухраи. Привез продукты. Вечером приехали люди из Хильчанского партизанского отряда, привезли 52 килограмма сухарей. Я их распределил из расчета 300 граммов на человека. Посыльным дал по три килограмма. Прибыл начальник штаба Хильчанского партизанского отряда. Вечером приехали конотопцы во главе с капитаном Кочемазовым, комиссаром и начальником штаба. Пригнали 50 голов скота (коров). Отсюда заберут груз. Капитан Наумов предусмотрительно снабдил конотопцев радиостанцией. Будет с Хинелью связь.
24.12 Получил радиограмму от капитана Наумова. Мне, наконец, разрешили покинуть Смелиж. Получил письмо от Веры и Лизы. Дома все в порядке. 13.00. Простившись с Артемом Гусаковым, выехали в Денисовку. Люди продовольствием обеспечены. Они теперь спасены. В 15.00 выступили к Подгородней Слободе. Село сожжено. Отдохнули и направились в Хинельские леса — в пятый Хинельский поход! Из Подгородней Слободы выступили в сумерках. Противник из Суземки беспрерывно ведет орудийный обстрел района Брянских лесов, в котором мы находимся… Явный недолет. Вышли из зоны Брянских лесов. Ветер, снег в лицо, тьма кромешная. Только вышли на шлях Суземка — Севск, как из Невдольска бросили пару снарядов на шлях. Устарь, Невдольск, Суземка ежеминутно освещаются ракетами. Это неплохо. Снег забивает глаза. Дошли благополучно до села Атракинь. Отдохнули. Днем здесь была мадьярская конница численностью до двадцати шести человек с пушкой. Направились в Середино-Буду».
Я закрыл тетрадь. В землянку ввалился Воронцов, весь покрытый инеем, багроволицый, в черной романовской шубе. Не поздоровавшись, он тяжело опустился на стул, брякнув колодкой маузера, и, не глядя на меня, глухо произнес: — Стою… в Ломленке снова!.. Он прицелился прищуренным глазом в карту Сумщины. Увидел на ней яркую полоску своего рейда и криво усмехнулся, наморщив лицо, как от сильной зубной боли. — Шалыгинский завод взорвали! Охранный отряд истребили начисто — всех сто восемьдесят головорезов! Из донесения по радио я знал, что автоматчики — харьковчане и шалыгинцы — проникли под видом рабочих на территорию завода вместе с ночной сменой. Они оцепили казарму, забросали ее термитными шарами. Этим и было положено начало истреблению гарнизона гитлеровцев и разрушению действовавшего сахарного завода. Воронцов оглядел всю канцелярию, словно ища кого-то, ударил тугим кулаком по столу, проговорил грозно: — Трофеев прорву увез! Рыльский шлях зелеными фигурами усеял при встречной схватке, обоз с оружием отнял у них, и… все потерял! Все бросил на третий день! Сам едва ушел с побитым рылом! Рации и радиста лишился, — все пошло к черту в зубы в этом степном походе! Воронцов сорвал с головы ушанку, яростно потряс своими иссиня-черными космами. — Курить дай! — выкрикнул он. Я подвинул к нему пачку «Пушки», высек огонь из зажигалки и спокойно ожидал, что скажет мой гость дальше. А он резким движением отпустил ремень, сбросил на пол маузер, распахнул шубу и, глубоко затянувшись папиросой, четко, по слогам произнес: — Не про-шел! И уставился на меня воспаленным, вызывающим взглядом. — Вижу, — ответил я, поигрывая циркулем. — Знаю, почему разбили тебя. — Не знаешь. Я не доносил… о последствиях, — с горькой усмешкой отозвался Воронцов. — Нечем было… — Все равно, знаю, — повторил я. — Угадываешь! А, может, кто из моих рассказывал? Шептунами да доносчиками обзавелся? Сизая щека его и веко задергались. Я улыбнулся. — Тебе больше верю, Воронцов! — Ну, так говори: кто ябедничает? — Циркуль подсказывает… Да, да, не удивляйся, — циркуль-измеритель — вот этот! Воронцов откинулся на спинку стула, в темных глазах блеснули недобрые искры. — Смеешься, капитан! — глухо произнес он. — Или совесть потеряна в большом штабе? Мне в Кумовых Ямах не до смеху было. В капкан поймали фрицы, и не тебе бы подыгрывать этому, капитан! — А я совершенно серьезно! И хочешь, скажу, почему побили тебя? — Н-ну? — Ты плохо шел, Воронцов. Медленно, слишком вяло продвигался с отрядом, — каких-нибудь километров десять в сутки, не больше. И разведка… Что за метод разведки? Послать ее на сто километров вперед, приморозить себя к одному месту. Сиднем сидеть в селе трое суток, ожидая сведений о противнике, в то время как он — повсюду и обстановка меняется ежечасно. Ну, скажи на милость, кому нужна такая, с позволения, сказать, разведка? Это же не лес тебе! В степи нельзя так! Воронцов вскочил: — Ерунда! Какие там десять! Я и по сорок километров делал, ежели знать хочешь! — Так, делал, а в среднем что получается? Сколько километров прошел ты за полмесяца? Не считал? Так давай посчитаем: до Кумовой Ямы от нас семьдесят километров. Так или нет? Воронцов зорко следил за каждым шагом моего циркуля, а я отсчитывал: — И обратно столько же. Всего, стало быть, сто сорок. Что скажешь? — Пусть будет сто пятьдесят, — согласился Воронцов. — И что с того? — Сколько дней ты рейдировал? — Семнадцать, — глядя в сторону, ответил он. — Теперь дели сто сорок на семнадцать и получишь семь с половиной в сутки! Ты ж, голова садова, променаж для аппетита делал, а не рейдом шел! Сам себя под удар подставил! Воронцов потемнел. Синяя жила на седеющем виске его вздулась, квадратный лоб прорезала вертикальная складка. — Врешь! — Пересчитывай, если не верится! — Нет, ты сам сходи в степь для променажа, сам попробуй! Это тебе не циркулем средние цифры выкручивать! Сходи и понюхай, чем пахнут степи украинские! Он надвинулся на меня разъяренным медведем. Я
19.12 Направил людей в отряды Середино-Будского, Гремячского и Хильчанского районов за продуктами. Дал указание в Середино-Будский партизанский отряд прислать в мое распоряжение двое саней для перевозки груза ожидаемой опергруппы. Как назло, погода стала отвратительная: то туман, то снег. Самолетов еще не было. Напрасно торчал ночь на аэродроме. Болит нога. Вскрылись обе раны. Направлял Филонова в Чухраи за продуктами для нас. Ни черта не добился. В отрядах выдают по 300 граммов хлеба (50 % муки, 50 % желудей). Адски болит нога. Раны кровоточат. Вечером, наконец, прибыло на аэродром семь самолетов. Все из Москвы. Один из них был поврежден противником и сбросил груз без парашютов над линией фронта. Самолет еле дотянул до Смелижа. Только утром отправили его обратно. Опергруппа не прибыла.
22.12 Вызвал начальника штаба Хильчанского партизанского отряда за приемкой груза. Завтра прибудет. Ездил в Чухраи. Привез продукты. Вечером приехали люди из Хильчанского партизанского отряда, привезли 52 килограмма сухарей. Я их распределил из расчета 300 граммов на человека. Посыльным дал по три килограмма. Прибыл начальник штаба Хильчанского партизанского отряда. Вечером приехали конотопцы во главе с капитаном Кочемазовым, комиссаром и начальником штаба. Пригнали 50 голов скота (коров). Отсюда заберут груз. Капитан Наумов предусмотрительно снабдил конотопцев радиостанцией. Будет с Хинелью связь.
24.12 Получил радиограмму от капитана Наумова. Мне, наконец, разрешили покинуть Смелиж. Получил письмо от Веры и Лизы. Дома все в порядке. 13.00. Простившись с Артемом Гусаковым, выехали в Денисовку. Люди продовольствием обеспечены. Они теперь спасены. В 15.00 выступили к Подгородней Слободе. Село сожжено. Отдохнули и направились в Хинельские леса — в пятый Хинельский поход! Из Подгородней Слободы выступили в сумерках. Противник из Суземки беспрерывно ведет орудийный обстрел района Брянских лесов, в котором мы находимся… Явный недолет. Вышли из зоны Брянских лесов. Ветер, снег в лицо, тьма кромешная. Только вышли на шлях Суземка — Севск, как из Невдольска бросили пару снарядов на шлях. Устарь, Невдольск, Суземка ежеминутно освещаются ракетами. Это неплохо. Снег забивает глаза. Дошли благополучно до села Атракинь. Отдохнули. Днем здесь была мадьярская конница численностью до двадцати шести человек с пушкой. Направились в Середино-Буду».
Я закрыл тетрадь. В землянку ввалился Воронцов, весь покрытый инеем, багроволицый, в черной романовской шубе. Не поздоровавшись, он тяжело опустился на стул, брякнув колодкой маузера, и, не глядя на меня, глухо произнес: — Стою… в Ломленке снова!.. Он прицелился прищуренным глазом в карту Сумщины. Увидел на ней яркую полоску своего рейда и криво усмехнулся, наморщив лицо, как от сильной зубной боли. — Шалыгинский завод взорвали! Охранный отряд истребили начисто — всех сто восемьдесят головорезов! Из донесения по радио я знал, что автоматчики — харьковчане и шалыгинцы — проникли под видом рабочих на территорию завода вместе с ночной сменой. Они оцепили казарму, забросали ее термитными шарами. Этим и было положено начало истреблению гарнизона гитлеровцев и разрушению действовавшего сахарного завода. Воронцов оглядел всю канцелярию, словно ища кого-то, ударил тугим кулаком по столу, проговорил грозно: — Трофеев прорву увез! Рыльский шлях зелеными фигурами усеял при встречной схватке, обоз с оружием отнял у них, и… все потерял! Все бросил на третий день! Сам едва ушел с побитым рылом! Рации и радиста лишился, — все пошло к черту в зубы в этом степном походе! Воронцов сорвал с головы ушанку, яростно потряс своими иссиня-черными космами. — Курить дай! — выкрикнул он. Я подвинул к нему пачку «Пушки», высек огонь из зажигалки и спокойно ожидал, что скажет мой гость дальше. А он резким движением отпустил ремень, сбросил на пол маузер, распахнул шубу и, глубоко затянувшись папиросой, четко, по слогам произнес: — Не про-шел! И уставился на меня воспаленным, вызывающим взглядом. — Вижу, — ответил я, поигрывая циркулем. — Знаю, почему разбили тебя. — Не знаешь. Я не доносил… о последствиях, — с горькой усмешкой отозвался Воронцов. — Нечем было… — Все равно, знаю, — повторил я. — Угадываешь! А, может, кто из моих рассказывал? Шептунами да доносчиками обзавелся? Сизая щека его и веко задергались. Я улыбнулся. — Тебе больше верю, Воронцов! — Ну, так говори: кто ябедничает? — Циркуль подсказывает… Да, да, не удивляйся, — циркуль-измеритель — вот этот! Воронцов откинулся на спинку стула, в темных глазах блеснули недобрые искры. — Смеешься, капитан! — глухо произнес он. — Или совесть потеряна в большом штабе? Мне в Кумовых Ямах не до смеху было. В капкан поймали фрицы, и не тебе бы подыгрывать этому, капитан! — А я совершенно серьезно! И хочешь, скажу, почему побили тебя? — Н-ну? — Ты плохо шел, Воронцов. Медленно, слишком вяло продвигался с отрядом, — каких-нибудь километров десять в сутки, не больше. И разведка… Что за метод разведки? Послать ее на сто километров вперед, приморозить себя к одному месту. Сиднем сидеть в селе трое суток, ожидая сведений о противнике, в то время как он — повсюду и обстановка меняется ежечасно. Ну, скажи на милость, кому нужна такая, с позволения, сказать, разведка? Это же не лес тебе! В степи нельзя так! Воронцов вскочил: — Ерунда! Какие там десять! Я и по сорок километров делал, ежели знать хочешь! — Так, делал, а в среднем что получается? Сколько километров прошел ты за полмесяца? Не считал? Так давай посчитаем: до Кумовой Ямы от нас семьдесят километров. Так или нет? Воронцов зорко следил за каждым шагом моего циркуля, а я отсчитывал: — И обратно столько же. Всего, стало быть, сто сорок. Что скажешь? — Пусть будет сто пятьдесят, — согласился Воронцов. — И что с того? — Сколько дней ты рейдировал? — Семнадцать, — глядя в сторону, ответил он. — Теперь дели сто сорок на семнадцать и получишь семь с половиной в сутки! Ты ж, голова садова, променаж для аппетита делал, а не рейдом шел! Сам себя под удар подставил! Воронцов потемнел. Синяя жила на седеющем виске его вздулась, квадратный лоб прорезала вертикальная складка. — Врешь! — Пересчитывай, если не верится! — Нет, ты сам сходи в степь для променажа, сам попробуй! Это тебе не циркулем средние цифры выкручивать! Сходи и понюхай, чем пахнут степи украинские! Он надвинулся на меня разъяренным медведем. Я