Валерий Н. Сойфер Красная биология: Псевдонаука в СССР

Светлой памяти Сергея Сергеевича Четверикова — незабвенного учителя и старшего друга.

«Читатель! подивись! я совершенно без всякой иронии утверждаю, что нигде жизнь не представляет так много интересного, как в нашем бедном, захудалом отечестве.

Конечно, это интерес своеобразный, как говорится, на охотника, но все-таки интерес».

За рубежом. М. Е. Салтыков-Щедрин

«Цель правосудия — прошенье,

 Но лишь тогда, когда даны

Без домысла и извращенья

Все доказательства вины.

Так отомкните же архивы!

Избавьте нас от небылиц,

Чтоб стали ясными мотивы

Событий и деянья лиц.»

Пора! 1 Давид Самойлов

Предисловие к изданию 1998 года

Известно, что в 70-х годах железный занавес, воздвигнутый во времена Сталина, слегка приоткрылся, и многие осознали, что можно попытаться эмигрировать из СССР. Как тогда водилось, власти отказывали в отъезде совершенно произвольно, обвиняя тех, кому они отказывали в праве на выезд, в знании государственных секретов (этих людей называли отказниками: никаких секретов чаще всего они не знали, и заключения о носительстве секретов давали их начальники, либо персонально не любившие «подавантов», либо боявшиеся личных неприятностей из-за того, что из руководимой ими конторы или ведомства разбегаются люди). За отказом часто следовало увольнение с работы и выбрасывание из жизни нередко сильных ученых, талантливых инженеров, конструкторов, музыкантов, артистов. Ученые-отказники стали собираться по вечерам на квартирах на полуподпольные (в глазах властей) и совершенно необходимые хоть для какого-то профессионального контакта семинары. Эти семинары приобрели широкую известность на Западе, там стали выходить даже сборники работ, доложенных на семинарах ученых-отказников. Популярность привлекала многих гостей с Запада. Теперь нередко на одном семинаре слушали доклад местного ученого, а на другом — заморского или европейского гостя, чаще всего с большим авторитетом в научном мире. Потом на эти семинары стали приходить западные корреспонденты. с удовольствием бравшие интервью у участников семинаров. Наконец, зачастили те. кто приезжал по государственной линии.

Так однажды вечером в сопровождении высокого чина из американского посольства на один из семинаров прибыл важный гость — сенатор из США. Он интересовался, как советские власти объясняют отказ в столь простом деле, как выдача виз на выезд, какие шаги могли бы предпринять они, сенаторы США, в поддержку элементарного права человека — выезжать или не выезжать (для западного человека такая же очевидная вещь, как дышать, или пить, или есть, когда захочется). Сенатор долго слушал объяснения отказников. Потом подумал и глубокомысленно проронил: «Да, я все понял. Советское правительство нарушает самые элементарные законы. Право выбора страны проживания — целиком и полностью дело каждого человека, и ни одно правительство не вправе диктовать волю в таком простом вопросе кому бы то ни было. Этим нарушено столько международных законов и правил, что это как-то и в голове не укладывается. В общем, я думаю, что у всех вас остается одна возможность: раз советское правительство не дает вам выездных виз, что ж, — уезжайте без виз». О тотальном контроле на полностью закрытых границах СССР, об абсолютной физической невозможности распоряжаться собой в Стране Советов и массе других трудностей этот известный сенатор просто не мог даже подумать. Он как с Луны свалился.

Все замолчали, потупились, поняли, что им преподан важный урок того, о чем мы часто забываем: различий в формировании личности, воспитанной в разных социальных условиях и в силу сложившегося менталитета не способной воспринять реалии жизни субъектов из другого мира.

Позже я не раз встречался с такими существенными различиями в оценке личностью окружающего мира, обусловленными системами воспитания и господствующей в том или ином обществе моралью и идеологией. Когда летом 1998 года во время XVIII Международного Генетического Конгресса мы дискутировали с китайскими коллегами, обсуждая вопрос о принудительной стерилизации мужчин и женщин, предпринимаемой китайскими властями якобы на основании генетических тестов, я поймал себя на мысли, что опять нам, западным людям, не войти в мир размышлений и идиотипов восточного мира с его конфуцианской философией жизни. Для конфуцианцев на первом месте стоит община, потом — семья, а на последнем — человечек, индивидуум; в западном мире человек — это все, а общество — сильно подчиненная личности категория. Поэтому несколько западных генетиков пытались объяснить своим китайским коллегам, что отдельные индивидуумы, пусть и носители серьезных генетических расстройств, у которых могут с большой вероятностью родиться дети-уроды, должны сами решить, хотят они или не хотят иметь детей. В соответствии с Всеобщей Декларацией Прав Человека никто не вправе им приказать, как им строить свою жизнь. Но ссылки на эту декларацию и наш рассказ о том, что такие принудительные меры уже предпринимались раньше и ничего, кроме вреда, не принесли, как я мог видеть по лицам китайских ученых, принявших участие в этой вечерней дискуссии на конгрессе, не доходили до многих китайских слушателей. Я понял, что наши

речи сильно походили на совет сенатора США ученым-отказникам в СССР.

Сходный и, сознаюсь, непростой вопрос о возможности восприятия прежних реалий людьми сегодняшнего дня стоял передо мной, когда я работал над книгой о Т. Д. Лысенко (эта книга «Власть и наука» опубликована в России) и книгой о разрушителях клеточной теории (была опубликована в Париже и называлась «Лысенкоисты и их судьбы»). В обеих работах я пытался рассказать о влиянии социального окружения на поведение личности. Хоть и тот период в жизни страны давно позади, хоть многие изъяны, разъедавшие общественную и личностную мораль тогда, преодолены сегодня, любая возможность возврата к прежнему методу подавления личности государством неминуемо привела бы к возврату старой болезни, а потому описание симптомов и течения болезни казалось мне важным. Поэтому, когда я услышал о предложении переиздать вторую из указанных выше книг — о шарлатанах, плодившихся как тараканы в удушливой атмосфере сталинского диктата, я одновременно обрадовался и задумался.

Главное, что меня заботило: поймут ли