Литвек - электронная библиотека >> Виктор Иванович Ганшин >> Советские издания и др. >> Однажды прожитая жизнь >> страница 3
почти бежим, косясь на свои тени. Дорога вся в снежных рубчатых вафлях, выдавленных резными шинами. На минуту-другую забываюсь, вспомнил Ленинград. На площади у кинотеатра «Арс» торговал пожилой лысый мороженщик с подмигивающим глазом. Он всегда спрашивал, как зовут «молодого человека», прежде чем достать вафельные кругляшки, между которыми помещалось мороженое. На каждой из них было какое-то имя. Моё не вызывало затруднений, чтоб сделать «колёсико» со сладкой холодной прослойкой. А вот Ёник из нашего двора, помню, поставил лысого в тупик.

И снова долгий, протяжный вой точно прокатился по снегу, но впереди — большой прогал, а за ним — мост и деревня.

Теперь уже почти не страшно, считай, дошли…

* * *
Воздушный бой начался где-то совсем в стороне от нашей деревни, но вся эта грохочущая карусель — морозный воздух дрожал от рёва моторов, треска пулемётных очередей — докатилась и сюда. Наших было четыре, немецких шесть самолётов, и казалось, им всем тесно в небесной вышине. Схватились за лесом, сначала было и не разобрать, что творится, но скоро всё стало понятно. День стоял солнечный, ясный, слюдянисто блестели снега, лес темнел за рекой.

Мне на мгновение показалось, что я смотрю фильм «Валерий Чкалов»: также кувыркались серебристые самолётики, разлетались, сближались. Но бой-то шёл настоящий, взаправдашний!

— «Фоку» сбили! — крикнул боец, и уже через несколько минут «эмка» и полуторка с бойцами помчались в сторону Димитрова — эта деревня была уже в Калининской области, километрах в четырёх от нас.

Вернулись они примерно через час и привезли двух немецких лётчиков. Я не знаю, почему их допрашивали в нашей избе, но почти всё её «население» сгрудилось на нарах, у печки. На немцев смотрели так, будто их никогда не видели, хотя не прошло и двух месяцев, как пришли наши.

…За столом сидел полковник и два человека в кожаных куртках без петлиц и других знаков различия. Один из них хорошо говорил по-немецки, чётко, без запинок. Он задавал вопросы. На столе лежали документы, отобранные у лётчиков, карта, блокноты, записные книжки, фотографии.

Первый немец, с жёлтыми зубами, темноволосый, смуглолицый, отвечал спокойно и деловито. Левой брови у него не было, а щека под ней блестела туго натянутой кожей, видимо, после ожога, ухо с этой стороны точно собаки изгрызли. Его спрашивали, где базируется его часть, сколько машин в её составе, какие боевые задачи она выполняет. Воевал он уже третий год, был награждён.

Его увели, привели второго. Он был невысокого роста, белобрыс, рыжеватые веснушки заселили всё его лицо. Видно, он нервничал, желваки так и вздувались на скулах, прозрачные глаза смотрели зло и напряжённо. Его ещё не успели ни о чём спросить, как он быстро заговорил высоким, почти бабьим голосом. Немца не перебивали, а он всё больше распалялся, потом внезапно умолк, полез в карман за платком, но его, видимо, не оказалось, он растерянно вытер рукавом вспотевшее лицо.

— Он говорит, что его имя и звание мы можем прочесть в отобранном удостоверении, что он летал на многих самолётах, бомбил Москву, Киев, Ленинград. Уже был однажды сбит, но убежал из плена. Германия всё равно победит, русские морозы помешали завершить войну ещё в прошлом году, но нынешним летом всё будет кончено. Он не боится казни. Утверждает, что его не сбили, вынужденная посадка произошла из-за неисправности в одном из двигателей. И это, скорее всего, дело рук саботажников, которых допускают на аэродром.

— Ну что ж, он достаточно рассказал о себе. Ждёт расстрела? Я думаю, он доживёт теперь до победы, нашей победы, русский полковник ему это обещает. — Полковник провёл пальцем по четырём шпалам в одной из своих петлиц.

— По крайней мере, такой шанс теперь у него появился. Можешь перевести ему.

— Сколько лет этому вояке?

— Двадцать четыре…

— Значит, в тридцать третьем было уже пятнадцать. Успели голову набить фашистской стряпнёй, успели. Ладно, всё, поехали.

Боец с винтовкой в руке повёл немца к дверям. И тут произошло неожиданное. Бабы дружно кинулись на лётчика. Кто-то неумело ткнул его кулаком в плечо, кто-то рванул за ворот, чья-то рука потянулась, чтобы вцепиться в его короткие волосы. Бабушка — я просто был поражён — моя добрая, кроткая бабушка два раза ударила гитлеровца сапёрной лопаткой, где она только её взяла!

— Москву бомбил, Ленинград! Ишь, бахвалится!

Часовой загораживал пленного, оттесняя плечом женщин, стал выталкивать его из избы в сени.


Однажды прожитая жизнь. Иллюстрация № 3
У крыльца уже стояла полуторка, куда залезли два бойца и немец, потом привели и второго, в «эмку» сели полковник и штабисты в кожанках…

* * *
Фронт ушёл, а сколько совершенно замечательных вещей оставил — то найдём в лесу здоровенный ком листовок, сброшенных с самолёта, то немецкую винтовку, то неразорвавшийся снаряд. Лучшей разжиги для костра не было: с шипением разгораясь синевато-белым огнём, они даже в самую сырую погоду выручали нас.

А раз с Колей Головкиным положили на костёр почти целый ящик с ракетами и, ожидая забавного зрелища, залегли в канаве метрах в тридцати. Прошло минуты две, мы уже ополовинили малину, набранную в Колькину пилотку, когда началось.

Сначала глухо ударило, и во все стороны полетели головешки, уголья, горящие доски ящика. Потом одна ракета полетела в нашу сторону, упала позади в траве и там долго шипела, суетилась, почему-то напомнив мне курицу. Вверх почти ни одна из ракет не взлетела. Они выпрыгивали из полусгоревшего ящика и мчались куда попало. Зрелище было жутковатое, мы проглядели красавицу: все они одного цвета — зелёные. Одна из них, взмыв ввысь, упала точно в пилотку с недоеденной малиной.


Однажды прожитая жизнь. Иллюстрация № 4
Колька не выкинул свою пилотку, кто-то подарил ему из бойцов. Но вид она потеряла, ягоды прикипели к потрескавшейся клеёнке, подшитой изнутри, а дно её почти прогорело, стало тёмно-коричневым и долго, хотя Колька несколько раз стирал её, тяжело пахло палёным.

Сколько ребят покалечила и погубила война, даже уйдя из наших мест! От моего сопартника Миши Орлова нашли только руку с зажатым в кулаке кусочком хлеба, видимо, другой он что-то отвинчивал, расковыривал, «исследовал»…

…Лето 42-го. Сапёры строят дзоты, подновляют окопы, обсекают правый, наш, берег мелководной Яузы.

— Что, неужели немцы снова сюда придут?

— Война как пила, кто сильнее потянет — на той стороне и одолень, а уж опилки во все стороны летят, — говорит пожилой