Елена Нестерина ДАШИНО СЧАСТЬЕ

В лесной стороне, по русской земле текла река, весной разливалась, затопляла берега. Над рекой стояло село, жил в нём богатый барин, жили сельчане — и зажиточные, и победнее. Совсем бедные к барину в работники нанимались, тем, вроде, от нужды спасались. И из окрестных деревень приходили, у барина работу просили — барин их брал, да той работой три шкуры драл. Народ кряхтел, пыхтел, но уходить не хотел — куда деваться, не по свету побираться?..

От той же нужды гнула спину на барина одна скотница, прилежная работница. Звали её Дашей, и не было в округе девушки добрее и краше. Родом Даша была из семьи бедной, из деревни лесной и дальней, нравом тихая и душой кроткая.

Как-то раз под праздник позвали Дашу подруги в овине гадать. Спросилась Даша у своей матушки, покрыла платок и вышла из дому.

Что за шорох в осеннем небе, почему свет среди бела дня темнеет? Бежит Даша через поле к селу, спешит. А со всех сторон словно тревогой на неё веет, а откуда, что — непонятно. Подняла Даша вверх голову — небо, что мелкое решето: летит в нём плотная стая тёмных птиц, молча летит, низко — в полевой тишине слышен только шелест крыльев. Жуткий страх охватил Дашу, думается ей, что не к добру всё это. Кинулась она бежать под тонко свистящими крыльями — да только в какую сторону? И ветер затих, одно и есть в воздухе движение, что птицы своими крыльями намахали. Обогнала стая Дашу и скрылась за тёмным лесом.

А в селе узнали парни, что девушки гадать собираются. И решили они к тому овину пробраться, подшутить, напугать, а может, и чью сердечную тайну подслушать.

Девушки же крепко заперлись в овине, где ещё вчера в самый тёмный уголок поставили для батюшки овинного домового полную чашку вина, сверху калач положили и красным платком накрыли. Притихли у дальней стенки, а одна из них встала у окошка, что на сырой глубокий овраг смотрело, поклонилась и зашептала: «Батюшка овинный домовой, подарки прими, да мне, Наталье, правду открой — ходить ли в девицах, или быть в этот год замужней женой?» Зажмурила глаза и просунула руку в окошко. А остальные девушки ждали — что там станется? Как домовой о будущем ответит? И если никто протянутой в окошко руки не тронет, звук, голос какой заветный не послышится — так и сидеть этот год девушке при родителях, ничего в её судьбе не изменится. Холодное и скользкое тронет — за бедного идти, а теплом обдаст, жаром обожжёт, мягким коснётся — богатая и счастливая будет жизнь.

…Постояла Наталья, послушала. Вытащила руку из оконца — и скорее всем рассказывать, что тёплым ветерком, как дыханием, её обвеяло. Светится счастливой надеждой лицо её в тёмном овине, а за Натальей уж к окошку пошла другая девушка, третья, всё те же они слова шептали.

А парни по-разбойничьи вдоль овина пробирались. Да заперто всё кругом, ни слова не расслышать. Только один из них, Данилка, догадался — в овраг спустился и окошко раскрытое увидел. Позвал он друзей, показал им окошко. И решили парни такую шутку сыграть: чтоб испугались девушки и скорее из овина вышли, бросить им что-нибудь в окошко. Хотели поймать лягушку — да темнеть уж стало, ничего в овраге не видно. Нарвал Данилка пучок жгучей болотной крапивы, связал его покрепче и швырнул в протянутую из окошка руку.

— Эх, — засмеялись парни, — как бы узнать, в кого попал!

Да только не долетел пучок до окошка.

Кинул Данилка в другой раз, а в это время Даша заветные слова проговорила, затаила дыхание и руку в окошко просунула. Обожгло её тут мокрым пучком, крапивой болотной. Отдёрнула Даша руку, отшатнулась от окна, подбежала к подругам.

— Неужели и меня в этот год замуж возьмут? — проговорила. — А бедности я не боюсь.

Вот последняя девушка руку в окно выставила — замахнулся крапивой Данилка, да очень сильно, скользнул по овражному топкому дну и на ногах не удержался. Пока поднимали его друзья, девушки тихо-тихо из овина и вышли. Ушли, назад не оглядываясь, по домам заспешили — поскорее спать лечь и про свою судьбу вещий сон увидеть.

И Даша спешила, только поутру весь сон и забыла.

Весёлый Данилка тоже у барина служил, на дрожках и в карете его возил. В город, по имению — куда барин прикажет.

А возле Даши он чаще других появлялся, грустно в глаза ей смотрел и вздыхал печально. Не по себе бывало Даше, что кто-то себя изводит и по ней скучает. Жалела она Данилку, заговаривала с ним.

— От того я и страдаю, — отвечал он, — от того и печальный, что не хватает мне твоего расположения. Мы с тобой вместе можем быть счастливы, Даша. Ты только бывай со мной почаще, и от этого очень весело мне будет.

Так всё приветливей становилась с ним Даша, чтоб Данилка не страдал, не печалился, веселила его, тем самым уж других парней надежды лишая.

Люди и стали думать, что они с Данилкой жених и невеста, что дело к свадьбе идёт. И Даша сама в это поверила, сердцем замирая, ждала, что вот-вот Данилка скажет, что любит её, к родителям сватов зашлёт. Так незаметно привыкла Даша к Данилке, что и полюбила его всей душой — такого, какой он есть, на язык и веселье бойкого, в делах упрямого.

Только Данилка со сватами не спешил, хоть счастливый, что именно ему такая девушка досталась, да гордый средь людей ходил. Так и уговорил Дашу, которая уж и души в нём не чаяла, с ним вместе жить, радоваться и горя не знать, да ни о чём и не думать больше.

Знала Даша, что горе жить не венчанной, что если идёт по своей воле девушка в такую семью — не семью, все беды и лихоманки к ней привязываются, всё нечистое вокруг вертится и под ноги лезет. Не охраняет Бог такое сожительство. Знать-то Даша знала, да только против Данилкиных слов сказать не могла. Смеялся он и слушать ничего не хотел.

Так и жила Даша — не красная девица, не честная молодица. О себе сильно не горевала, всё о Данилке пеклась, что свет в окошке он для неё был. Надеялась только, что Данилка в скором времени, пожив с ней, порадуясь, в честные жёны её возьмёт. Покажет Данилка, что она одна, а не какая другая ему нужна, что её он навсегда выбрал и перед людьми это признал, о ней одной ему любо заботиться, что только Даша ему дорога и в горе, и в радости.

Жалели Дашу люди, но помочь ничем не могли, и то хорошо, что позором её и насмешками не обижали. А подруги, с которыми она давним вечером в овине гадала, уж и на свадьбы её гулять звали. Нашлись, стало быть, такие, кому и они больше собственной вольной воли нужны оказались.

Красивая и нарядная, приходила Даша на свадьбы, среди прочих гостей веселилась. И никому своей обиды не показывала, не позволяла людям судить про то, как она в жизни ошиблась. Но домой прибегала — горько плакала над своей судьбой.