удивленным взглядом и говорил, переворачивая страницы рукописи:

— Видите ли, слово не только должно стоять на месте, но и работать. А работающее слово должно быть прозрачным. Если сквозь слово ничего нельзя увидеть, стало быть, оно только затемняет то, что вы хотите сказать. А это значит, что вы и сами недостаточно ясно, недостаточно отчетливо представляете себе предмет. В хорошем художественном произведении читатель обычно перестает замечать графический рисунок слов, он, словно сквозь волшебный кристалл, видит только людей, обстановку, весь мир, созданный автором, живет в этом мире, забывая даже о том, где находится он сам, читатель.

— Вот этот кусок написан вами вполне грамотно. Гладко. Без сучка, без задоринки. Все как будто стоит на своих полочках. Имена существительные — на месте, глаголы и прилагательные тоже не выпирают животами из общего строя фразы, но… как это все зализано! И зачем? Это же не литература, а гладкопись! Чтобы быть писателем, а не просто пишущим человеком, надо помнить, что одной грамоты человеку маловато. Грамотно писать у нас теперь могут миллионы, а через десять-двадцать лет положительно все смогут писать и романы и повести. Да так еще научатся писать, что никаких погрешностей в стиле и слоге не обнаружишь даже с лупой. Ну и что? Ну, и по каким же признакам можно будет тогда определить: творческая ли это работа или же просто грамотная?

Позже я нашел у Б. Шоу: «Я знаю, что есть люди, которым нечего сказать и нечего написать, но которые, несмотря на это, так влюблены в красноречие и в литературу, что им доставляет наслаждение повторять то, что им удалось понять из написанного или сказанного раньше другими».

Помню, мне казались очень удачными в моей повести лирические отступления, а вот С. Я. Маршаку они «не приглянулись».

— Это же плохо! — грустно улыбнулся он. — Плохо не потому, что плохо написано, а потому только, что эти отступления не в стиле произведения… Ну подумайте сами: работают ваши лирические отступления на идею повести? Нет! На развитие сюжета? Нет! Может быть, усиливают настроение? Обогащают читателя какими-то знаниями?.. Что же, не спорю, написано красиво, но коль скоро эта красота бесцельна, так это уже не красота, а только красивость. Второй галстук на сорочке. Галстук нарядный, но абсолютно ненужный. Впрочем, это всего-навсего мое личное мнение. Если же вы хотите оставить…

— Нет! Не хочу! Вычеркиваем!

— Ну и отлично! В сущности, это украшение так же уместно здесь, как красивая перламутровая пуговица на лабораторной колбе.

Заставляя нередко перерабатывать некоторые страницы по нескольку раз, С. Я. Маршак снова и снова решительно отметал гладкопись:

— Ой, как зализаны фразы! Поймите же, что гладкопись отличается от настоящей литературы так же, как деревянная лошадь от настоящей.

Но как удивительно преображался он, когда после переделок неудачные места повести принимали «христианский вид»!

Посматривая из-под очков с отцовской нежностью, Маршак читал каким-то особенным, праздничным голосом строку за строкой, отбивал при этом по-мальчишески ритм рукою, покачиваясь из стороны в сторону и то и дело покашливая:

— Ну… хорошо же… А вот это просто замечательно!.. Получилось даже лучше, чем я ожидал! Была глава как бедный родственник на богатых именинах благодетеля… Ну, а теперь все на месте.

Маршак любил говорить:

— Весь секрет литературной работы заключается в умении ставить каждое слово на такое место, где только и положено ему стоять, где никакое другое слово не только не должно стоять, но и не может стать. Но главное, чего вы должны добиваться, так это умения употреблять как можно меньше слов, отбирая из них только такие, которые работают на идею, интонацию, на сюжет, характеры, и безжалостно выбрасывая все, без чего произведение может обойтись так же легко, как здоровый человек без костылей. Максим Горький писал: «Слово — одежда всех фактов и всех мыслей». Вот вы и следите за тем, что же находится под вашими словами: какие факты, какие мысли? Если слова не прикрывают ничего — выбрасывайте их. Какими бы красивыми они ни были.

Маршак органически не принимал «литературных фокусов», всяческой манерности, словесной акробатики и «новаторства», за которым не стоит ничего, кроме желания удивить читателя литературным трюкачеством.

— Писать надо просто. Слова должны быть ясными, чистыми, звонкими. Как у Пушкина. А все эти словесные побрякушки и финтифлюшки — только притязания сказать со значительной миной что-то очень значительное, но что именно — это и автор сам вряд ли объяснит… Знаете, кого напоминают чересчур цветистые произведения? Замоскворецкую купчиху! Сидит она на скамеечке, сложив на коленях руки, да пошевеливает пальцами, чтобы все видели, что у нее на каждом пальце по пять золотых колец нанизано. Смотрите, какая богатая я!.. Я не против метафоры вообще, но… будьте с ними поосторожнее. Не злоупотребляйте! Запомните: чаще всего метафора только удивляет и очень редко волнует. Пушкин хорошо понимал это.

Сам Маршак классически прост и как писатель и как великолепный переводчик Шекспира, Бернса, Мильтона, Гейне, Киплинга, Китса, Родари, Вордсворта, Браунинга и других поэтов. Простому и ясному изложению учил он и тех писателей, которым посчастливилось работать с ним как с редактором. И тут, может быть, дело не столько в мастерстве Маршака, сколько в нем самом. Очень хорошо сказано: «Стиль — это человек». В стиле Маршака и в его суровой требовательности к простоте отражены все его личные свойства и качества, его удивительно честное, человеческое восприятие жизни, духовная цельность, редкая чистота духа.

И мне кажется, что именно все это и определило путь Маршака как писателя.

Особенности духовного облика Маршака нашли также отражение и в его неповторимом стиле работы с авторами, которые навсегда сохранят самые теплые воспоминания о Маршаке-редакторе.

Почти тридцать лет прошло с того времени, как я перевернул вместе с Самуилом Яковлевичем последнюю страницу проредактированной им повести «Необыкновенные приключения Карика и Вали», но всякий раз, когда я сажусь за пишущую машинку, мне кажется, за моей спиной стоит незримо Самуил Яковлевич и, пристально следя за каждым появляющимся на бумаге словом, говорит устало:

— Пишите проще! И только о том, что вас действительно волнует! И только тогда, когда вы действительно чувствуете, что не можете не писать об этом!

(Сб. «Редактор и книга», вып. 4, М., 1963.)