затем именно желание быть полезным перевесило.

-Я готов! – торопливо закивал он, заскакивая в кабинет – чего уж таиться теперь? – Чем могу!..

-Ха! – Его Величество уничижительно скривил губы и откинулся на спинку кресла. – Хороша компания! А ну как вас кто обидит, а?

-Нас? – выразительно поднял бровь Бальзак. – Инспекторов при Его Императорском Величестве канцелярии проектировочных работ в сопровождении соответствующего эскорта?.. Кто?

-Да кто угодно. Мне вполне будет достаточно, даже если тебя кто в цеху плечом заденет.

-Ну, бросьте, не так уж мы беспомощны. К тому же, все равно это поручить более некому. Я стоял у истоков этого завода, и знаю, что там к чему. Есть у вас еще хотя бы один чиновник, кто бы досконально все помнил в мельчайших подробностях относительно этой отрасли?

-Нет, – вынужден был признать правитель.

-То-то же. Мы обернемся очень скоро – уже к вечеру, я думаю, дома будем.

-Это из Бурштина-то?

-Не к сегодняшнему, – терпеливо пояснил, вздохнув, Бальзак. – К завтрашнему, разумеется.

Лицо Наполеона вытянулось.

-Это мне без тебя ночевать, да? – недовольно буркнул он. – Ладно, займусь ночью гвардейскими докладами, все равно надо было их разобрать. А то кто же еще этим займется, ежели не я...

-А отчего вы, а не Ее Величество?

-Будет она бумажки грести, как же!.. Носится с одного плаца на другой, смотры проводит, устраивает все честь по чести. Ей вскорости дома засесть придется на долгий срок, она и торопится все к этому подготовить. Вот там и будет доклады ворошить, а покуда я с ними волыню… Так ты точно решил ехать? Достий, может хоть ты его отговоришь – на кой вам обоим эта морока?

-Брат Достий – ответственный молодой человек, – чопорно возвестил Советник, кладя ладонь на плечо немого слушателя их беседы. – Я уверен, он понимает, что такое важное дело, как внедрение совершенно нового для наших широт вида производства, требует всестороннего изучения и предельного внимания со стороны управленческого состава.

Достий ежели и мог что-то сказать по этому поводу, так это то, что спросонья потерялся уже на середине витиеватой фразы Бальзака. Однако на всякий случай он кивнул.

Да и ведь разве дело это – отказывать, когда тебя просят? Не чужой ведь человек – хотя и чужому бы Достий, наверное, не отказал – а господин Высочайший Советник, который за все прошедшее время сделался для юноши кем-то на манер старшего родственника. Хотя Достий все еще временами его робел и звал почтительно на «вы», дистанция между ними была не в пример короче, чем, скажем, между Бальзаком и придворным архитектором. Эти достойные господа, хотя и обращались друг к другу по имени, тоже степенно «выкали» и вели себя столь чинно, будто бы встречались из рабочей необходимости, а не по личному собственному пожеланию. Достий, как-то не утерпев, осведомился у Бальзака о причинах такого поведения, и тот, как у него это водится, обстоятельно пояснил:

-И я, и Максимилиан люди логического склада, полагаемся скорее на разум, нежели на чувства. Я глубоко уважаю его, он прекрасный специалист и честнейший человек, и он, я надеюсь, тоже не думает на мой счет дурного. Мне приятно видеть в Максимилиане некий оплот незыблемости и спокойствия, в то время как вокруг бушует житейское море. В этом море то проносится штормом очередная затея Его Величества, то события государственного толка примутся, как сезонные дожди и ветра, поливать водную гладь… А рядом с Максимилианом все всегда становится простым и предельно ясным, и всегда точно знаешь, как и чему положено быть, в каком порядке исполняться, и что должно получить на выходе.

-Стало быть, вы его за крепость духа цените?

-И за нее в том числе. Ты, я думаю, уже заметил, что некоторые любят подшучивать над чрезмерной серьезностью Максимилиана и его склонностью к систематизированию. Однако на деле ведь эти черты и правда значительно облегчают жизнь, как ему, так и его окружению.

Что касалось обращений, то в них, Достий чуял, сокрыто нечто большее, нежели простая дань вежливости.

Его Величество запросто всем говорил «ты» – как будто каждого знал лично долгие годы. И выходило у него это обращение всегда не грубо и не фамильярно, а очень доброжелательно и душевно. Ему в ответ таким обращением отвечали только Теодор да Георгина – первый на правах духовного лица, вторая на основании долгой дружбы. Не в пример ему Бальзак всем говорил «вы» – кроме самого Достия или духовника. Однако его «ты» было куда менее близким, нежели «ты» Наполеона.

Сам Достий «ты» не говорил почти никому. Все его близкие люди либо были значительно его старше, либо в высоких чинах, и оттого было даже странно думать, как бы он ответил на их «ты» своим. Даже Есенка, проказливая и дурашливая, удостаивалась от него чинного «миледи» – и, кажется, очень этим гордилась, важничая сама перед собой. Ей, кстати говоря, в отличие от Георгины, в столице нравилось – было столько всего, на что можно глазеть!

За своими размышлениями на отвлеченные темы Достий и не заметил, как беседа между Его Величеством и Бальзаком сошла на нет – они покинули с Советником кабинет, где Император уже углубился в работу. Достий как-то проморгал это, по той причине, что прощание этих людей отчего-то свелось к обычному обмену мнениями, и не включало в себя ни объятий, ни поцелуев, ни прочих знаков внимания, на которые всегда бывал щедр Император.

Достий вопросительно воззрился на своего спутника.

-Я предложил бы не медлить, – заметил Бальзак, привычным жестом закладывая руки за спину. – Чем раньше мы отправимся в дорогу, тем скорее из нее и возвратимся. Прости, что не подумал об этом прежде, однако ответь – не нарушаю ли я каких-нибудь твоих планов своим предложением?

-Нет-нет! – поспешил его заверить Достий. Он и правда ничего особенного кроме привычного учения не планировал, и если что и огорчало его в предстоящей поездке – так это лишь необходимость расставаться ненадолго с отцом Теодором. Однако юноша утешал себя мыслью, что они вскорости встретятся снова, и встреча их будет радостной – тем более, всего-то на пару дней они и расстанутся. Бальзак как-то упоминал относительно пользы разлуки между близкими людьми, и вот теперь Достию предстояло проверить эту теорию на себе. Разумеется, им со святым отцом и прежде доводилось разлучаться, однако тогда еще между ними были некие недомолвки. А теперь они