Вечером по холодку и пошёл бы, если уж такая охота. И, кстати, ужин бы отнёс.

Я недовольно снял шляпу, сел и положил её рядом.

Я очень люблю бабушку и всегда слушаюсь. Но я страшно не люблю, когда меня всё ещё считают маленьким ребёнком. И особенно не нравится мне, когда пытаются пугать всякой чепухой. А бабушка решила даже солнцем припугнуть! Конечно, бабушке трудно понять, что я теперь не прежний Мурад, которого привозили в кишлак мама с папой. Я уже в четвёртый класс перешёл. И вот что сказал папа, когда мама не хотела отпускать меня одного:

«Мурад уже большой парень, джигит настоящий. Так что пусть едет, а мы приедем через неделю. Чего ему в городе каникулы убивать?»

Не знаю, как можно убивать каникулы, но папа меня здорово обрадовал. Правда, немножко грустно было расставаться с Рахматом, но ведь он тоже скоро уедет в пионерский лагерь.

Папа на такси привёз нас на вокзал, я попрощался и уехал один. Целый час ехал. Только у станции, когда мне выходить надо было, какая-то старушка стала тормошить: «Да торопись, сынок, да тебе выходить, да смотри, да осторожней!» Совсем замучила. Это ей мама наказала, чтобы она помогла мне сойти. Будто я сам не смог бы! И вообще, все старушки такие. А вот старики — нет. Поэтому и хотел я улизнуть к деду. С ним веселее. Он всё время всякие истории рассказывает. А бабушка весь день занята, бегает по хозяйству, и к вечеру она очень устаёт. И поэтому не может рассказывать всякие истории, хотя она тоже много их знает…

Бабушка принесла и поставила передо мной полную чашку. Я хотел сказать, что наелся, что уже три часа обедаю, но промолчал. Потому что вспомнил, как мама наказывала слушаться и не обижать бабушку.

— Выпей, внучек, айрану — жару хорошо будешь переносить, — сказала бабушка. — Это кислое молоко, разведённое ледяной водой.

«Много ли, интересно, народу умерло от этой несчастной жары?» — подумал я про себя, взял чашку и нехотя пригубил. Айран оказался очень вкусным.

И я выпил его с удовольствием. «Моя бабушка знает, чем угощать», — подумал я с гордостью.

— Скучно тебе, внучек, у нас-то?

— Да нет, уже нет…

— Может, позвать Джуракула? Вы б поиграли…

— А кто это Джуракул?

— Да соседский мальчишка… — Бабушка подумала немного. — Озорства, конечно, ему не занимать, но, в общем-то, он неплохой мальчик.

Она подошла к дувалу и, приложив ладони рупором ко рту, стала кричать:

— Джура-а-ку-ул, эй, Джуракул!

— Чего там? — раздался тонкий, пронзительный голосочек. Трудно было разобрать, кто это кричит, мальчик или девочка.

— Иди к нам, сынок, тут мой внучек приехал, Мурад. Поиграете вместе.

В соседнем дворе не ответили, но через секунду над дувалом что-то сверкнуло, как зеркало на солнце. Оказывается, это наголо бритая голова Джуракула. Мне показалось, где-то я его видел, этого мальчика. У него были огромные глаза. Вначале они глянули насторожённо, а потом нагло уставились на меня. Особенно долго изучали они мою новую шляпу. Потом закрылись (остались только узенькие щёлочки).

— Чему ты смеёшься? — крикнул я сердито.

— А ты не помнишь, что натворил на станции?

— Не… не помню…

— Так и не помнишь? А кому сторож уши драл?

— Откуда я знаю?.. — сказал я чуть слышно и оглянулся.

На моё счастье, бабушка, оказывается, вернулась на кухню. Я с облегчением вздохнул.

— Так заходить к тебе или нет? — провизжал Джуракул.

— Давай прыгай, — поспешно ответил я.

Если у этого Джуракула привычка говорить таким голосом, то бабушка услышит всё, даже сидя в Ташкенте.

— Через дувал нельзя, — сказал Джуракул и тут же совсем тихо, почти шёпотом, добавил — Мне твоя бабка за это тоже чуть правое ухо не оторвала.

Сверкнув зубами и бритой головой, Джуракул исчез за забором. Теперь я не сомневался, что он и есть тот мальчик, который спас мои уши. Конечно, я бы его сразу узнал, если бы не этот глупый смех. Когда-то Рахмат тоже смеялся таким смехом. Вот когда и Джуракул отучится, тогда он будет отличный парень. Ведь не будь его, чего доброго, мои уши остались бы в руках сердитого старика сторожа…

А дело было так. Когда поезд подходил к станции, я думал, что на перроне будет множество народу и все с уважением будут глядеть на меня. Я только жалел, что при этом меня не увидят знакомые ребята и Рахмат.

Я сошёл с поезда и огляделся. Кругом не было ни души, если не считать тощей рыжей собаки, которая лениво, будто от нечего делать, обнюхивала переполненную мусором урну.

Стояла страшенная жарища, земля и небо словно горели в печке. Я прогнал собаку и потом подошёл к водопроводной колонке. Разделся по пояс, влез под кран. Вода оказалась тёпленькой, но всё же немного освежила.

Я одевался, когда появился сторож. Он на ходу засовывал разноцветные свёрнутые флажки в брезентовый чехольчик. Старик глянул поверх, будто меня вовсе и не было, лениво зевнул и зашёл в свою будку. Оттуда он вынес клетку, прикрытую куском марли. Повесив её на крючок у двери, сторож вернулся в будку. Внутри клетки ходила какая-то птица и клевала марлю. Мне страшно захотелось увидеть эту птицу. Я поднялся на цыпочки, вытянул шею, но мешала марля. А мне очень хотелось увидеть…

Я на всякий случай заглянул в открытую дверь. Сторож валялся на лежанке, сколоченной из досок, и дремал. Тогда я подошёл к сложенным в штабель ящикам, схватил два из них, приволок к клетке. Положил один ящик на другой. Залез на них. Только хотел было откинуть марлю, но ящики закачались, выскользнули из-под ног. Я замахал руками, схватился за клетку. Из неё что-то выскочило, тяжело захлопало крыльями, обдало воздухом, как большой вентилятор, — я свалился. Ясное дело, тут вышел старик и — за уши!

Правда, он держал за ухо не очень больно, но было жутковато. И вот тут-то появился мой спаситель, Джуракул, верхом на ослике зеленовато-фиолетового цвета.

— Хай, Дадавой-ака, за что вы угощаете сего молодого человека столь невкусным угощением? — воскликнул он, весело обращаясь к сторожу. Вместо глаз у него были узенькие щёлочки.

— Этот человек, — сторож на минутку отпустил моё ухо и ткнул в меня пальцем, — этот человек заслужил такое угощение за то, что суёт свой нос туда, куда его вовсе не следует совать. Было бы очень хорошо, сын мой, если ты тоже не делал бы этого…

Я потрогал своё горящее ухо и кинулся наутёк.

Только пробежав половину пути от станции к кишлаку, я пошёл тише. «Ничего, — подумал я про себя, — если я попрошу деда, он сколько хочешь и каких хочешь птиц наловит этому старику сторожу». Подумал так и немного успокоился. А когда увидел бабушку, то совсем забыл об этом