него кровь. Одна из старух потребовала, чтобы Барсук раздел его донага, - мол, надо бы проверить, весь ли он такой белый, - но, по-моему, ей было просто любопытно поглазеть на то, что прячется под одеждой.

Молоденькая тускаророчка спросила:

- Что с ним сделают? Убьют?

- Не знаю, - ответил я. - Может быть.

- Не следовало бы, - заявила она. - Он хороший раб. Трудится прилежно, а еще умеет танцевать и петь.

Я перевел ее слова, и Барсук, на удивление, сразу поддержал смазливую пленницу:

- Точно, он много сильнее, чем выглядит. Дрался он здорово, хоть оружия у него не было, только полено. С чего это, думаешь, я держу дубинку левой рукой? - Он поднял правую, и стало видно, что возле локтя она распухла и посинела. - Чуть не сломал мне кости...

- Да, он не трус, - согласился Большой Нож. - Мог бы убежать, но остался и пробовал защитить женщин. Для раба совсем неплохо...

Я вновь воззрился на бледнолицего. Внушительного впечатления он не производил, роста был не выше среднего, да и худощав, но я понял, что под диковинной кожей прячутся настоящие мышцы.

- Еще он выделывает всякие чудеса, - добавила тускаророчка. - Ходит на руках, например...

Та, что напоминала аллигатора, громко буркнула:

- У него дурной глаз, вот что. Как появился у нас, посыпались беда за бедой. Вон до чего дошло, до плена...

Я передал все доподлинно Большому Ножу, и тот откликнулся:

- Не знаю, как и быть. Собирался его убить, но, может, лучше держать его как раба? Ведь, в конце концов, ни у кого из других вождей белого раба нет и не предвидится...

Послышался зычный женский голос:

- Что тут происходит?

Я не обернулся: в том не было нужды. Во всем поселении не нашлось бы недоумка, который не признал бы этот голос с ходу. В один миг воцарилась мертвая тишина. Моя сестрица Тсигейю пробилась сквозь толпу - все поспешно отступали с ее пути - и остановилась лицом к лицу с бледнолицым. Оглядела его с ног до головы, а он не потупился и даже улыбнулся, словно радуясь знакомству.

Вот это уже требовало незаурядного мужества. Конечно, он не мог знать, что перед ним сама Мать клана Волков - тебе-то, наверное, известно, что это наиболее влиятельная фигура во всем поселении. При одном ее появлении большинство людей впадали в смущение и тревогу. Тсигейю была крупной женщиной, не толстой, а именно крупной, как заправский воин, лицо ее походило на скалистый утес, а глаза могли просверлить вас насквозь, прямо мороз до костей. Года два назад она умерла, но в пору, о которой я говорю, она была еще в расцвете сил, и ее седая грива топорщилась, как перья орла.

- Это ты для меня? - изрекла она. - Ну спасибо, Большой Нож.

Вождь от изумления открыл рот, потом поспешно закрыл его. Тсигейю была единственным человеком на свете, которого он боялся. И у него были на то серьезные основания, поскольку она приходилась ему родной матерью.

Барсук пробормотал что-то насчет своего права на жизнь бледнолицего ведь тот посмел его покалечить. Тсигейю смерила Барсука взглядом, и воин мгновенно стал ниже ростом. Однако через минуту Тсигейю сменила гнев на милость:

- Что верно, то верно. Во всем вашем славном отряде ты один хоть чуть-чуть похож на пострадавшего. Так что можешь получить в собственность эту девчонку. - Она показала на тускаророчку, и Барсук заметно повеселел. Кому достанутся вторая женщина и мальчишка, решайте сами. - Тут Тсигейю повернулась ко мне. - Брат, я желаю поручить бледнолицего твоим заботам. Постарайся научить его разговаривать, как полагается. Если кому-нибудь по силам справиться с подобной задачей, то только тебе...

ДА ВЕДАЮТ ВСЕ АНГЛИЧАНЕ И ИНЫЕ ХРИСТИАНСКИЕ ДУШИ:

что я, англичанин и подданный Ее Величества королевы Елизаветы, по несчастью попал в эту страну Вирджинию в лето 1591 от Рождества Христова; и после многих горестей очутился среди индейцев. Кои, однако, не причинили мне зла, а, напротив, выказали ко мне отменную доброту, без каковой я вне сомнения был бы обречен на гибель в этих диких краях. Вследствие чего, дорогой друг, кто бы ты ни был, заклинаю тебя не обижать этих дикарей и не ругать их, а отнестись к ним великодушно и справедливо, как они отнеслись ко мне.

Только погляди на эту оленью шкуру. Видел ты когда-либо что-нибудь похожее? Бледнолицый наносил значки заостренным индюшачьим пером с помощью черной краски, которую варил собственноручно из золы и дубовых наростов. И наказывал мне хранить эту шкуру и беречь ее, чтобы показать другим бледнолицым, когда они придут сюда, и чтобы они узнали, кто он и что с ним произошло.

Думаю, эта шкура сродни нашим охранным поясам - вампумам. Или цепочкам рисунков и непонятных значков, которыми старики из некоторых племен записывают историю своего народа. Выходит, он сам был своего рода дидахнвуизги, знахарем, хоть по виду и не скажешь, что он набрал довольно лет, чтоб успеть изучить такое сложное искусство.

А он занимался своими значками чуть не каждый день, царапал их на чем придется, чаще всего на шкурах или на коре тутового дерева. Люди считали его помешанным, и я не спорил - ведь если бы они узнали правду, то обвинили бы бледнолицего в колдовстве, и тогда даже Тсигейю не спасла бы его от смерти.

Но это, по правде говоря, могло бы угрожать ему гораздо позже, зимой, после того, как он немного выучил мой, а я его язык. А в тот первый день я думал только о том, чтобы вытащить его из толпы, пока не стряслось какой-нибудь новой напасти. Было видно, что Выдра вот-вот разразится очередной речью, и возникла бы несомненная опасность умереть со скуки.

Приведя незнакомца домой, я первым делом протянул ему тыквенную бутыль с водой. Когда он утолил жажду, я показал на себя и произнес, медленно и раздельно:

- Мышь. Тсис-де-тси.

Он ухватил все на лету и повторил:

- Тсисдетси...

Звуки были неверными, но для начала получилось совсем неплохо. Я скрючил руки под подбородком, как лапки, поднял верхнюю губу, обнажая передние зубы, скосил глаза, а потом перенес одну руку за спину, повилял ею, изображая хвоет, и вновь повторил:

- Тсисдетси... Он расхохотался.

- Тсисдетси. Мышш!..

Потом он, в свою очередь, поднял руку и потер лицо, будто размышляя о чем-то. И вдруг без всякого предупреждения повернулся и сорвал со стены мое лучшее боевое копье. У меня душа ушла в пятки, однако он и не думал нападать на меня. Вместо того он вскинул копье над головой и принялся им трясти, а другой рукой стал бить себя в грудь, крича в голос:

- Шекспа! Шекспа!..

Ну окончательно спятил, подумал я сперва. Как пес в жаркий день. Должно быть, воины Большого Ножа стукнули его сильнее, чем следовало бы. Но мало-помалу я понял, что он имеет в виду, и у меня даже дух захватило. Немалая честь, если мужчина сообщает тебе свое тайное боевое имя,