Срубленное дерево напоминает культ Аттиса, во время которого действительно фигурировал агнец. Но и сам Аттис, как и фригийский Марсиас, является таким «повешенным» богом. Последний изображен также на древнем канделябре, находящемся в капитолийском музее в Риме: он висит на сосне[30]. История сыновей Саула, 11, Самуила 21, 14 показывает, что и у иудеев повешение перед лицом Ягве являлось религиозным актом. Наконец, неоднократно уже указывалось на параллели трем голгофским крестам, которые мы встречаем в рассказах о Иосифе и о двух сотоварищах его по заключению и о распятии Амана и его двух друзей.
Сравнение евангельских рассказов друг с другом еще и теперь доказывает, что история страданий Христа создавалась лишь постепенно, и что она подверглась изменениям. Так, рассказ Луки о двух разбойниках, несомненно, возник под влиянием истории Иосифа; у Марка еще оба разбойника одинаково поносят Христа. Пасхальный агнец обусловил в евангелии от Иоанна не только дату смерти Иисуса, но и «сокрушение голеней» обоих разбойников; «кость же Иисуса», как пасхального агнца, да и сокрушится (согласно Исходу, 12, 46). В особенности, псалом 22-й повлиял на образование легенды; отсюда ведет свое происхождение не только перемена одежды Иисуса, но и единственное (согласно евангелию от Марка) слово его на кресте, которое в конце концов превратилось в семь слов.
Тем не менее, было бы поспешно выводить слишком значительные заключения из таких отдельных данных. Из предыдущего, во всяком случае, с несомненностью вытекает, что существовали все необходимые предпосылки для возникновения в иудейской религии образа умирающего и воскресающего Мессии. Этот образ был затем перенесен на личность Иисуса или появился в жизни одновременно с ней. Такое предположение подтверждается также критическим изучением евангелий, в которых мы встречаем двойной образ Мессии. Один Мессия проповедует и действует, другой — умирает и воскресает, оба они сливаются в один образ в вере христианской общины.
Наконец Б. В. Смит пытается открыть даже в новом завете следы «дохристианского культа Иисуса»[31]. Особого внимания заслуживает его указание на то, что прозвище Иисуса: «назорей» не могло происходить, согласно Матф. 2, 23, от слова: «Назарет». Наоборот, оно было названием дохристианской иудейской секты. И действительно, древним общим именем для христиан было: «назаряне». На арабском языке оно является таковым и теперь. Точно также назореями назывались обыкновенно мандеи. Как специальные почитатели Иоанна Крестителя, они также известны под именем «иоанновых христиан». Другие называли их сабиями (крестителями), вследствие обычных у них крещений. А их имя «адонеи» происходит от основателя их секты Адо (Адониса?).
Религиозная система мандеев, ведущая свое начало из Вавилона, является в своем древнем виде чисто-политической. Ее эсхатология подверглась сильному влиянию парсизма. В центре системы находится «возлюбленный сын», «перворожденный из богов», спаситель Гибиль-Зива, названный Manda de hajje («Познание жизни»). Наряду с крещением мы встречаем у них и «вечерю» с «куском хлеба и водой», и празднование воскресения, как священного дня недели.
В лице мандеев мы, действительно, встречаем промежуточное звено между описанными нами выше восточными религиями и христианством. «Палестинские гемеробаптисты с их разновидностями элькезаитов, назореев, эвионитов являются теми сектами, в которых нашли себе выражение еще в дохристианское время вавилонские идеи, распространившиеся под иудейским и в особенности под наватейским влиянием. Ими были еще в дохристианское время восприняты вавилонская идея посредника и связанные с ней языческие обряды крещения. Впоследствии они здесь еще более утвердились в своей противоположности христианству» (Baudissin).
Кто хочет убедиться в этом, пусть внимательно прочтет «Деяния апостолов» 19, 1–7. Смит считает это место самым замечательным в новом завете, и оно, действительно, в достаточной мере загадочно. В нем идет речь об «учениках», которые ничего не слыхали о духе святом и только крещены во иоанново крещение. То же самое категорически утверждается в 18, 25 относительно Аполлоса. Если даже эти места еще не доказывают существования дохристианского культа Иисуса, как это полагает Смит, то из них во всяком случае явствует, что эти «ученики Иоанна» были весьма близки к христианству, считались «учениками» и могли немедленно перейти в христианство. Но если первоначальное название христиан: «назаряне» и прозвище Иисуса: «назорей», действительно произошли от этой иудейско-языческой секты, то этим доказывается не только родственная связь, но и связь по прямому происхождению между христианством и этой секты, следовательно, и восточными религиями.
Бесчисленные следы ведут нас от христианства в историю религии, они доказывают тесную связь христианства с историей религии. Но они не настолько близко сходятся, чтобы мы могли из них вывести все последние следствия.
В особенности, один факт всегда будет запрещать разложение христианских идей на их общие религиозно-исторические элементы. Мы говорим о связи этих идей с исторической личностью. Как ни тесна или слаба эта связь, она все-таки налицо, и только благодаря ее осуществлению возникло христианство. Она же обеспечила за христианской верой ее победу над всеми языческими соперницами. Именно эта связь веры в смерть и воскресение божественного спасителя с фигурой живой исторической личности и дала христианству его нравственную основу и внутреннюю доказательность его истинности. «Смерть и воскресение» природы завершилось в нравственной человеческой личности[32].