class="book">Дверь, замаскированная в камнях, распахнута, и теплый воздух снизу, из глубин Дистрикта-13, схлестываясь с холодными потоками, превращался в пар, в клубящийся туман, утекающий прочь, к морю, в леса…

- Хеймитч, пора. – Крессида просто касается ладонью предплечья, а он вздрагивает, как от удара. Несколько секунд всматривается в глаза, где отражается низкое плачущее небо. Виноградные лозы, вытатуированные на ее голове и шее, кажется, прячутся в черный комбинезон, застегнутый под самым горлом.

Эффи ненавидела эти комбинезоны. Как и те хламиды, которые приходилось носить в бункере Дистрикта-13.

- Никаких красок, Хеймитч. Совсем никаких. Только эта блёклая, выцветшая ткань, такая грубая, что натирает кожу. Где шелк, атлас, кашемир? Я не могу так жить, Хеймитч. И ни одного парика, представь себе, даже самого простенького. А косметика? На кого я похожа в этой робе с половой тряпкой на голове вместо прически? И ресницы такие крошечные, глаза невыразительные…

Он слушал ее часами, пряча улыбку. Он думал, что она стала красивее, чем когда-либо прежде, а отсутствие тонн макияжа делали лицо таким свежим, таким беззащитным… Он отдал бы все, что угодно, лишь бы вновь услышать ее жалобы, упреки. Почувствовать, как слабые кулачки колотят по его широкой груди.

- Тут даже вина нет, Хеймитч. Какая-то сивуха, которую они называют водкой. Как же тут жить?

А он так и не успел. И никогда уже не почувствует вкус ее губ, не скользнет ладонями по узким, покатым плечам…

- Хеймитч, пора…

- Да иду я, иду.

Еще только один взгляд в небо, будто закованное в свинцовый панцирь. Небо, что плачет цинком и золой… И снова назад – в постылые катакомбы, провонявшие порохом и обеззараживающим средством.

- Они тут не пользуются духами, ты представляешь, и так воняют…

Отбой по расписанию и подъем по сигналу тревоги. Это война, все так. И он никогда больше не услышит журчащий смех самой красивой женщины, что была в его жизни. Она не умерла, нет. Просто раз не явилась на завтрак.

- Что это за липкая слизь, они называют это едой? …

Не пришла на завтрак, а комната оказалась пустой. Вещи аккуратно разложены по полочкам, и даже темно-серые туфли без каблуков на своих местах. Камеры наблюдения не показали ничего, ни малейшего намека на то, куда могла деться Эффи Бряк. Но он… он все еще надеялся, что однажды вновь увидит поджатые губы и услышит этот голос: «Хеймитч Эбернети… никуда не годится!».

========== 5. Финник/Китнисс ==========

Ее мутит от аромата роз - сладковато-приторного, как запах разлагающейся плоти. Она не пьет шампанское, больше никогда. И не приезжает в Вашингтон даже сейчас, спустя столько лет.

Они встречаются в маленьких городках Новой Англии или на островах в Индийском океане, где песок на пляжах белый, как рассыпавшиеся в пыль кости.

Они часто молчат, слушая, как океан рокочет, будто раненный зверь, и долго-долго смотрят на звезды, которые тогда, в прошлой жизни, застилало пламя горящих кварталов, а крики людей, что заживо сгинули в захлопнувшейся мышеловке, и сейчас рефреном звучат в их мозгу. Словно это было вчера. Словно эти крики впитались в легкие, в воздух, который они вдыхают.

Они почти не говорят о прошлом, не вспоминают беспорядки, что вспыхнули по всей стране стихийно, как пожар от удара молнии в сухой степи. Они не говорят о друзьях, которых сломали те дни, превратив в тонкие тени, бледные призраки.

- Как Энни? - Спросит все же она, просеивая песок сквозь дрожащие пальцы.

- Уже лучше. Врачи говорят, через пару месяцев смогу забрать ее домой. А Пит?

- Его амнезия необратима, но пытаемся… пытаемся жить дальше…

Она не скажет ему о приступах, что каждую ночь скручивают горло колючей проволокой, сквозь которую пропускают электрический ток.

Он не скажет ей о кошмаре, что приходит опять и опять - сойки-переродки с крыльями черными, будто смоль, рассекающие воздух острыми, словно бритва, крыльями, верещащие на разные голоса. Переродки, сбивающие с ног ее, сойку-пересмешницу. Переродки, вспарывающие ее лицо кривыми блестящими клювами…

Когда Южный крест переместится на небе, клонясь к горизонту, он найдет ее руку, что светится серебристым в холодном свете равнодушно поблескивающих звезд.

- Мы не должны больше видеться, Финник, - прошепчет она, ловя губами стон, срывающийся с его губ.

- Мы пытались, Огненная Китнисс, - выдохнет он, запуская пальцы в ее волосы.

Она не заплетает ту косу, больше никогда.

Утром море холодное, а по песку, переваливаясь с боку на бок, бродят толстые чайки. Ветер полощет исхлестанный непогодой звездно-полосатый флаг на тонкой рее. Она перевернется в его руках, утыкаясь носом в теплую грудь. Он пахнет арахисом и тмином. И ее голове так удобно лежать на широком плече.

- Это неправильно, ты знаешь это, Финник Одэйр.

- Мы не сможем быть порознь, Китнисс Эвердин.

Он не знает, что ее нет здесь и не было никогда, потому что сойка-пересмешница пала в последнем бою за столицу. Упала, зажимая руками рваную рану на груди. Она улыбалась, когда кровь темная, как вишневый сироп, толчками выплескивалась наружу, заливаясь асфальт и ярко-изумрудную траву на лужайке у Белого дома. И когда глаза ее застыли, вглядываясь в черное от истребителей небо, пришло сообщение, что Сноу взят в плен. Китнисс никогда не узнала об этом.

Он не знает, что ее нет здесь и не было никогда, потому что сам погиб днем раньше в наступлении на Вашингтон. Фосфорная мина взорвалась под ногами, превращая Финника в пыль. Китнисс Эвердин не узнала об этом, не услышала даже хриплого всхлипа по рации перед тем, как взрывы, распускающейся огненными цветами там и тут, превратили город в лучшую картину постмодернизма этой эпохи.

Она не знает, что его нет здесь и не было никогда, потому что Финник Одэйер никогда не умирал в ее мире.

В мире бледных теней и соленого ветра, дующего с океана.

========== 6. Финник/Китнисс ==========

Эти зубы белее сахара, которые Финник скармливает с ладони холеному жеребцу и что-то шепчет в нервно подрагивающее ухо, гладит кажущуюся бархатной морду. А потом видит ее, Китнисс, - и в глазах столько нахальства и смеха, что хочется забить их ему в глотку порциями.

Но он лишь закидывает в рот последний кубик сахара, громко хрустя. А она старается не думать,