Литвек - электронная библиотека >> Николай Хайтов >> Публицистика и др. >> Колючая роза >> страница 3
округе молва пошла, что она верх над нами взяла?

Волокем ее, значит, дальше, все вниз и вниз, до самой речки. А там надо было переправиться на другой берег. Легко сказать — переправиться, а как? Вода в реке прибыла, мутная да буйная, аж кипит! Мост через нее есть, да, как говорится, не про нашу честь — посередке села он. Хошь не хошь, а надо вброд идти. Сподручники мои оба назад повернули, побоялись в воду лезть. И невеста тоже упирается — своей волей в воду не идет. Велю я тогда жениху:

— Взваливай ее на спину!

Оно бы хорошо, да девка-то высоченная, жених ей по плечо, как он ее «взвалит»? Я говорю:

— Ты пригнись, на корточки сядь, а она на тебя верхом!

Он-то присел, да она — опять ни в какую! Попробовал я толкнуть ее, но одной рукой несподручно. Она уперлась ногами — и ни с места! Вытащил я тогда нож, приставил ей к груди:

— Сейчас, — говорю, — всю кровь из тебя выпущу!

Я, значит, надавливаю нож, она изгибается, я надавливаю, она изгибается, пока не упала жениху на спину, и он подтащил ее к самой воде. А уж там — делать нечего — обхватила она его за шею.

— Топай! — говорю ему. — И не оборачивайся, а я ее за ноги придерживать буду!

Ну, идет он, идет и вдруг — бултых в яму и исчез под водой. И невеста с ним. Одни лишь чулки ее у меня в руках остались! Эх, думаю, жаль девицу-красавицу! И тоже — плюх в воду! Я верткий, плавать умею, воды не боюсь, но та вода и не вода была — сплошь каменюги да коряги намешаны. Одна коряга чуть мне брюхо не вспорола, другая по плечу двинула, третья по ребрам прошлась — и не знаю уж, то ли самому спасаться, то ли других спасать? Добро бы я еще при обеих руках был, а каково с одной-то рукой! Ну, делать нечего, с одной, так с одной. Ухватил я девку за ногу — зубами ухватил, не рукой, рукой-то вцепился в какой-то комель и по нему выполз на берег. Два часа кряду мы слова вымолвить не могли, сидим синие, от холода зубами лязгаем. А уж на небе месяц светит. С братом ее мы сшиблись в обед, покуда девку ловили — уже солнце село, а пока остальное все — и луна взошла.

Ну посидели мы сколько-то, я и говорю.

— Поднимайтесь, дальше пошли!

А невеста опять за свое.

— Не пойду, — говорит, — дальше! Лучше в реке меня утопите!

Я сначала по-хорошему:

— Будет тебе, Эмине, кочевряжиться! Вставай, пока по-хорошему просят!

— Нет и нет! У меня, — говорит, — в Драме брат есть, разбоем занимается, ежели попрошу — золотом тебя осыплет, только отпусти, не хочу я за этого замуж идти! Отпусти!

Жених заробел, сидит и ждет. В глаза мне засматривает.

— Вставай! — цыкнул я на нее. — Замуж тебя выдавать будем. Вот тебе муж, не парень — орел!

— На кой он мне сдался, орел твой, отпусти ты меня! Умру, а шагу дальше не сделаю!

Выхватил я свой левольверт и упер ей в грудь.

— Восьмерых, — говорю, — на тот свет отправил, — ты, — говорю, — девятой будешь! Восемь душ — ты девятая, коль немедля не встанешь и вперед не пойдешь!

Струхнула девка, встала. Идем мы, идем — светать начало. Смотрю — перевалили мы уже через Хамамбунар и по Кривому гребню к Девлену спускаемся. Всю ночь шли: где по тропе, где напрямки, через кусты да заросли продирались, так что лоскутка целого на нас не осталось — точно гребнем прочесало, каким шерсть чешут. Ладно, нам-то плевать, хоть нагишом, без штанов идти, а вот девке, как ей-то в городе показаться? Говорю я жениху:

— Шагай в город, принеси ей одежи, не вести же ее в Девлен такой оборванкой!

А он отводит меня в сторону и шепчет:

— Пойти-то пойду, только ты пока оставь меня с нею один на один, маленько я ее приласкаю, может, она тогда поукротится…

— Ладно, — говорю.

Прошли мы немного, и принялся я пояс на себе разматывать.

— Идите, — говорю, — вперед, я малость поотстану, нужду справлю.

Они дальше пошли, а я стою, но из виду их не выпускаю. Гляжу, остановились посередь дороги, жених вроде что-то сказал ей и подножку поставил. Она упала, а он повалился на нее. Но и тут не поддалась девка: как подожмет ноги да как вытянет, жених и полетел кубарем прочь, два ли, три раза кувырнулся — уж и не знаю. Эх, думаю, растяпа. Коль не по тебе дело — не берись! Догнал я их, пошли мы дальше. Послал я жениха за одежей, а мы с Эмине сели аккурат над самым Девленом дожидаться, покуда он одежу эту принесет. Уставилась на меня Эмине и говорит!

— Зачем ты меня слюнтяю этому отдаешь? Не надо мне такого мужа. Скорее руки на себя наложу, а в Девлен не пойду!

— Пойдешь, — говорю, — нельзя не пойти. Мне за тебя деньги плочены!

— Коли в деньгах дело, — Эмине мне в ответ, — мой брат тебя золотом засыплет, только отпусти ты меня!

— Уговор, — втолковываю ей, — дороже денег. Не миновать тебе в Девлен идти.

— С тобой, — говорит, — не только в Девлен, на край света пойду, а с ним — ни в жисть!

Ишь ты, куда дело-то повернулось! У меня, правда, дома своя баба была, да разве этой чета? Эта белая, как сметана, глаза ножом острым в сердце вонзаются, а грудь, брат ты мой, ну печь горячая: тесто кидай, хлеб пеки да ешь!

— Согласен? — спрашивает. — Вот она я!

И тогда — ох, сладок грех! — опрокинул я ее на одном краю поляны, а опамятовались мы аж на другом краю. Ни единой травинки, скажу я тебе, непримятой не осталось! «Пока что, думаю я, все любо-дорого, а дальше как быть? Взять ее за себя — ремесло свое опозорить. Не взять — ранить ее в самое сердце!»

Она почуяла, что засомневался я.

— С тобой, значит, пойду? — спрашивает, а глазищами так и сверлит.

В самое нутро мое вонзилась, проклятая баба! Дорого бы я дал в такую минуту, чтоб два сердца иметь — одно, значит, чтоб честь соблюсти, другое — для утехи, а оно, неладное, всего ведь одно! Хоть рассеки его, хоть пополам разорви — все равно одно и есть!

Ну, честь все ж таки перетянула, и сказал я ей:

— Не со мною пойдешь, а с ним. Ничего не поделаешь.

Как она тут завопит:

— Не пойду!

— Пойдешь! — говорю.

— Не бывать тому! — И кинулась прочь. Только что в глаза мы друг дружке глядели, а она прочь бежать. Я швырком на брюхо и хвать ее за пятку. Она ни встать мне не дала, ни приподняться — завертелась волчком, кружит, волокет меня по камням да колючкам, поляну-то, как гумно, можно сказать, измолотила, несчастная! Но я мертвой хваткой держу ее за ногу, не выпускаю. Под конец споткнулась она и упала, на губах — пена. Я тоже весь в ссадинах, да что делать было?

Передохнули мы, посидели малость, я и спрашиваю:

— Ну, а теперь как — пойдешь?

— Делай, — говорит, — со мной, что хочешь.

Тут наконец и жених явился. Приодели мы ее и стали в город спускаться. До дому, как говорится, рукой подать — мост перейти и все. Закончили, значит, дело,