переступил через порог и за перегородку заглянул — там другая горенка, только поменьше, тоже совсем пустая, имелась.
Скинул Душан с плеч котомку, очертил с молитвой ножом между стеной и печью на плотном земляном полу круг и стал в нем устраиваться на ночь. Хоть и раскрыт был со всех сторон приют, а все же спокойнее, чем в лесу!
Сунул Душан сумку в изголовье, положил рядом с собой штап и нож, растянулся на полу и как потекла усталь из ног в землю… Приник немного погодя ухом — тишина везде нерушимая!.. месяц желтый прямо в лицо глядит, окно словно в воде на полу отражается… И как камень ко дну пошел Душан — уснул!
Обеспокоило что-то во сне сердце Душана… он открыл глаза. Горенка по-прежнему задымлена месячным светом; у стены бугорок краснеет — большой кусок мяса как будто; нож блестит в него воткнутый… Заморгал глазами Душан и сел. — Сплю, что ли, я?.. — Пусто ведь было в хате, не лежало ничего у стены? И только повел так в мыслях — похолодел весь: из-за угла печи фосфорные глаза на него уставились; показались густые усы и сизое широкое лицо. С минуту вглядывался человек в Душана; на бритые щеки всползла усмешка. — Проснулся, брате? — сипло выговорил. — Здорово же ты спал! Добро пожаловать; вставай, вечерять вместе будем!.. И засопел, причмокнул; потом повернулся, грузно пошел к мясу и сел. — Иди же?.. — повторил. У Душана отлегло от сердца: не тронул его незнакомец, вечерять зовет, значит, добрый человек! Есть Душану не хотелось — все кости разломило от ночного похода… лег опять. — Спасибо!.. — ответил. — Сыт я… притомился очень!.. Что-то проворчал человек, стал есть один… будто лошадь рядом ячмень захрустела. Опять потонул — уснул Душан.
Во второй раз проснулся он. В хате темней стало — месяц закатываться начал; между стеной и печью, шагах в двух расстояния, на корточках сидел тот же человек; руки его были вытянуты, он не то шарил что-то, не то старался дотянуться до Душана; волчьи глаза освещали лицо — оно стало совсем черно-синее. — Брате, подойти поближе ко мне?.. — пробормотал незнакомец. — Слово тебе скажу великое!.. Упал головой назад, на сумку, Душан и ничего не слыхал и не видал больше… Утром поздно поднялся он — солнце давно заливало светом хату. Потер он ладонями лицо и сразу вспомнил происшедшее. Смотрит — нет ничего кругом, горенка пуста по-прежнему. Поднялся Душан, заглянул в соседнюю — и там никого… в выбитое окно лиловые шишки бурьяна засматривают. Перекрестился Душан. — Какой чудной сон пригрезился?!.. — подумал. Вышел на улицу; радость охватила от тепла, от света, от благополучия. Огляделся он, узнал на синем небе свои далекие горы и зашагал вниз, по направлению к ним.
Под вечер Душан сидел за чашей вина на постоялом дворе в том селе, куда думал попасть накануне, и рассказывал, что с ним случилось. Его слушали, дымя длинными черешневыми трубками, несколько сивоусых селяков. — Не сон ты видал!.. — проговорил один, прижимая пальцем табак. — Упырь это к тебе являлся!.. Счастье твое, что догадался круг святой очертить: иначе лежать бы тебе сейчас в той хате покойником!.. Париж, 1926 г.
Обеспокоило что-то во сне сердце Душана… он открыл глаза. Горенка по-прежнему задымлена месячным светом; у стены бугорок краснеет — большой кусок мяса как будто; нож блестит в него воткнутый… Заморгал глазами Душан и сел. — Сплю, что ли, я?.. — Пусто ведь было в хате, не лежало ничего у стены? И только повел так в мыслях — похолодел весь: из-за угла печи фосфорные глаза на него уставились; показались густые усы и сизое широкое лицо. С минуту вглядывался человек в Душана; на бритые щеки всползла усмешка. — Проснулся, брате? — сипло выговорил. — Здорово же ты спал! Добро пожаловать; вставай, вечерять вместе будем!.. И засопел, причмокнул; потом повернулся, грузно пошел к мясу и сел. — Иди же?.. — повторил. У Душана отлегло от сердца: не тронул его незнакомец, вечерять зовет, значит, добрый человек! Есть Душану не хотелось — все кости разломило от ночного похода… лег опять. — Спасибо!.. — ответил. — Сыт я… притомился очень!.. Что-то проворчал человек, стал есть один… будто лошадь рядом ячмень захрустела. Опять потонул — уснул Душан.
Во второй раз проснулся он. В хате темней стало — месяц закатываться начал; между стеной и печью, шагах в двух расстояния, на корточках сидел тот же человек; руки его были вытянуты, он не то шарил что-то, не то старался дотянуться до Душана; волчьи глаза освещали лицо — оно стало совсем черно-синее. — Брате, подойти поближе ко мне?.. — пробормотал незнакомец. — Слово тебе скажу великое!.. Упал головой назад, на сумку, Душан и ничего не слыхал и не видал больше… Утром поздно поднялся он — солнце давно заливало светом хату. Потер он ладонями лицо и сразу вспомнил происшедшее. Смотрит — нет ничего кругом, горенка пуста по-прежнему. Поднялся Душан, заглянул в соседнюю — и там никого… в выбитое окно лиловые шишки бурьяна засматривают. Перекрестился Душан. — Какой чудной сон пригрезился?!.. — подумал. Вышел на улицу; радость охватила от тепла, от света, от благополучия. Огляделся он, узнал на синем небе свои далекие горы и зашагал вниз, по направлению к ним.
Под вечер Душан сидел за чашей вина на постоялом дворе в том селе, куда думал попасть накануне, и рассказывал, что с ним случилось. Его слушали, дымя длинными черешневыми трубками, несколько сивоусых селяков. — Не сон ты видал!.. — проговорил один, прижимая пальцем табак. — Упырь это к тебе являлся!.. Счастье твое, что догадался круг святой очертить: иначе лежать бы тебе сейчас в той хате покойником!.. Париж, 1926 г.