Annotation

Копылов Юрий Алексеевич

Копылов Юрий Алексеевич

Букет для хозяйки

Букет для хозяйки

I

Эта банальная история (если для столь ничтожного повода допустимо такое высокое слово, каковым является "история") немножко смешная, немножко грустная, немножко озорная, но вместе с тем весьма поучительная для образной характеристики некоторого отрезка жизни патриотически на-строенного молодого советского человека, случилась в конце 1988 года. Тогда в стране исподволь зрели большие перемены. Играя словами, можно сказать, что страна была беременна переменами. Спешу сообщить, что она, эта история, случилась не со мной (почему-то принято считать, что автор пишет о себе), а с моим закадычным другом, с которым мы довольно близко сошлись в горах Кавказа на чудной снежной почве лыжного катания, пахну-щей морозом и солнцем. Звали моего друга Андрей Николаевич Смирнов.

Впрочем, назвать Андрея Николаевича моим другом, тем более закадычным, означает, на мой взгляд, некоторую натяжку. Примерно то же, что притянуть важное понятие за уши. Потому что друг, опять же на мой взгляд, это когда с детства, со школы или институтской скамьи. А в остальных случаях это, скорее, приятели, собутыльники, современники. Так вот, подводя промежуточный итог вышесказанному, можно без опаски сказать, что Андрей Николаевич был моим дружеским приятелем, "стакановцем" и собеседником. Он имел массу достоинств и, пожалуй, лишь три более или менее явных, но спорных недостатка: он был весёлый хохотун, ужасный спорщик и незаурядный бабник (в хорошем смысле этого красивого слова). В словесных перепалках он находил такое неимоверное количество спорных аргументов, что возражать ему было совершенно невозможно. Если сегодня он напористо защищал одну политическую линию, то назавтра мог ничтоже сумняшеся уверенно защищать прямо противоположную. С не меньшим напором.

Он имел выдающийся крупный нос, вызывающий в памяти тех, кто на него в это время заинтересованно смотрел, образ озорника Сирано де Бержерака. И женщин этот Андреевский нос постоянно привлекал, ибо по установившейся загадочной традиции считается, что размеры мужского носа и его уродливой половой принадлежности, болтающейся между мускулистых ног, таинственным образом связаны между собой, как шерочка с машерочкой. Однако в случае с Андреем Смирновым женщин ждало грустное разочарование. Во-первых, размеры носа и половой принадлежности этого заманчивого партнёра (даже в возбуждённом состоянии) явно не соответствовали один другому. А во-вторых, Андрей, торопливо завершив схватку поло-вой борьбы на постельной арене, незамедлительно поворачивался к даме спиной и засыпал мёртвым сном, всхрапывая, как дряхлый мерин. Это женщин сильно обижало, и они неизменно испытывали неприязнь к развитию близких отношений. Откуда мне об этом известно, спросите вы. Да сам Анд-рей мне об этом не раз рассказывал, похохатывая с унылым прискорбием.

Когда мы сходились с Андреем Соколовым в дружеской схватке весёлых бесед, он, рассказывая мне о перипетиях своей краткосрочной жизни в Финляндии, о чём я, с его слов, собираюсь поведать, как уж умею, причёсанными словами, он, как всегда похохатывая, высвечивал то один эпизод, то другой. Поэтому история эта грешит непроизвольными сбоями во времени. И это не является данью оригинальности или моде. Но зато походя демонстрирует широкие возможности художественной прозы.

Итак (возвращаясь к нашим баранам), в стране ожидались перемены. То здесь, то там вспыхивали сполохи приближающейся грозы, что, как всегда, первыми чувствовали люди искусства. Отовсюду раздавался хриплый, завораживающий голос Владимира Высоцкого: из раскрытых форточек московских окон, со сцены "Театра на Таганке", с привалов туристских походов, под зарево костров. Слушая его песни под нервные аккорды его гитары, люди задумывались и начинали сомневаться: всё ли так, как надо тому быть, "в датском королевстве". Они ждали перемен, но не знали, к чему они приведут. Слушали, посмеиваясь и опасаясь, тревожные песни Александра Галича. И тоже под гитару. Его приглашали к себе важные шишки на самом верху, чтобы под похоронный голос певца напиться как следует и забыть, что конец близок. Тихим голосом пел со сцены Булат Окуджава, умевший выщипывать из гитары простейшие аккорды и простые умные слова, идущие прямо в душу. Под гитарный звон бардовских песен страна готовилась расставаться с социалистическим реализмом и диктатурой пролетариата, пытаясь не вспоминать миллионов своих сограждан, расстрелянных в подвалах Лубянки.

От бардов не отставали писатели. Пропустив по неосторожности в печать "Один день Ивана Денисовича", дряхлеющая власть осознала впопыхах свою глупую ошибку и выпихнула из страны без вины виноватого Александра Солженицына, которого некоторые особо рьяные патриоты, за "хитроватую" правду описания, окрестили Солженицером. Зато все потом за это поплатились "Архипелагом ГУЛАГ". Ведь был же, язви его в душу, опыт, "сын ошибок трудных", но не было мозгов. Как тут не вспомнить про извечных дураков и плохие дороги. Борис Пастернак неожиданно получил Нобелевскую премию за напечатанный в Италии роман "Доктор Живаго". В печати была развёрнута травля великого поэта. Он был вынужден отказаться от "Нобеля". Власть предержащие думали, что они расправились с опасным ниспровергателем устоев советского порядка (Андрей дважды перечитывал роман и не нашёл в нём ничего такого уж прямо антисоветского), но добились только того, что свели до срока в могилу великого поэта, гордость русской литературы. А на его место встали другие: Даниэль, Синявский, Бродский. Последовала серия высылок из страны инакомыслящих людей, не в меру талантливых, большею частью тех, в жилах которых текла опасная еврейская кровь. К ним присоединился трижды Герой социалистического труда, отец водородной бомбы, совестливый академик Андрей Сахаров. Его выслать из страны не решились (он много знал), но сослали в город Горький на великой русской реке матушке Волге, установив за ним позорный негласный надзор.

Не все обыкновенный люди слышали подземный ход грядущих перемен. Андрей Соколов, к примеру, не слышал и продолжал неколебимо верить в силу и устойчивость Коммунистической партии Советского Союза, членом которой он состоял вместе с другими 18-ю