поднял на неё голубые глаза Славка. — Да ты же сама знаешь: весь день у силосной ямы, надо и поразвлечься…

У матери рука с полотенцем упала вниз.

— Тишка тоже целый день в яме, — нетвёрдо возразила она.

— Мама, — почувствовав эту нетвёрдость, заплясал перед матерью бесом Славка. — Так у Тишки же интересов нету, я в его возрасте тоже дома сидел…

— А у тебя уже интересы?

Славка, сообразив, что мать истолковала его объяснение по-своему, изобразил обиду:

— Мама, да я же не на танцы бегаю, я с Альбертом книжки читаю…

Мать, оттаивая, ворчала уже лишь ради приличия:

— И дома книжек полно… Читал бы с Тишей-то вместе — обоим бы польза.

— Мама, да Тишке же надо детские…

— Тебя не переговоришь. — Мать ушла на кухню.

Тишка попышкивал, как ёж, но молчал, не ввязывался в разговор: ввяжись, так Алику станет известно, и он тебя из четвёрки, в которую обещал включить, не раздумывая, выставит, останешься у разбитого корыта, как привередливая старуха из сказки Пушкина.

А Славка ему подмигивал:

— Правильно, держи язык за зубами! Я тебе вечером всё расскажу, — и убежал.

Дождёшься его вечером, как бы не так! Тишка был бы рад и уснуть, но в глаза как распорки вставлены, и уши напрягло локаторами: у Павлы Ивановны, у соседки, дверь скрипнет — услышат; по мосту через Берёзовку телега проедет — тоже не пропустят, отметят в сознании; ветер палый лист по крыше прогонит — и его зафиксируют. Тишка-то, досадуя на себя, понимал: они ждут, когда протопает под окнами Славка. Пробежит брат, и глаза сомкнутся сами собой, уши перестанут реагировать не только на шорохи, а и на крик: буди — не добудишься Тишки…

Славка в этот вечер явился рано (видно, про Кереть не забыл) и на поветь пробрался почти неслышно.

— Тишк, мама не ругалась? — спросил он шёпотом.

— Чего ругаться-то, она уже привыкла, что тебя нет…

Славка помолчал и стал раздеваться.

— Знаешь, лучше бы, наверно, клад найти, — вдруг признался он. — А то делаем-делаем, ничего не выходит… Да и Мария Флегонтовна — как цепная собака. Сегодня выгнала меня, говорит: «Больше не приходи, дайте нормально поспать… Оглохла от вашего стуку…»

Славка забрался под одеяло, в ненагретой постели было холодно, и его передёрнул одрог.

— А разве я стучу? Алик же стучит молотком…

Тишка приподнялся на локтях, но в темноте Славкиного лица было всё равно не разглядеть.

— Не выходит, так и ехал бы с нами на Кереть, — сказал про Алика Тишка.

— Не-е, он добьётся, — не согласился Славка. — Ему чертежи скоро придут из Москвы.

Тишка опустил голову на подушку и почему-то подумал, что, может, и не добьётся. Вот уж какое верное дело было с жемчугом, по книжкам выверено, а оказалась не та река Кереть. Нет бы загодя переговорить с Зиновием Васильевичем. Он же сразу оценил обстановку. «Ребята, — говорит, — Кереть не та, жемчужница — не жемчужница, а беззубка». Не захотели, понадеялись на свои силы…

У Тишки зазуделось подсказать брату, что неплохо бы посоветоваться с председателем насчёт Аликовой сенокосилки. Уж в чём, в чём, а в технике-то председатель разбирается хорошо. Сам и комбайн, и машину, и трактор водит. И запасных частей у него в гараже навалом. Из чего Алик-то ладится собирать косилку? Не из ржавых же гвоздей? Нет, надо ему идти к председателю…

В лугах сначала звучно, а потом всё глуше и глуше заскрипел коростель, будто у него что-то застряло в горле и он не мог выдохнуть мешавший ему комок.

— Славка, коростель жемчугом подавился, — напомнил Тишка.

— Заткнись! — обиделся брат, и Тишка, отвернувшись от него, провалился в сон, будто в силосную яму.

Снился ему председатель колхоза Зиновий Васильевич. Он ходил у запечатанных слоем свежей земли силосных ям и подвешивал бирки. Тишка издали не мог разобрать, что на них было написано. Подошёл ближе, а на бирках-то, как в магазине, обозначена цена. На одной разборчиво выведено: «18 миллионов рублей». И на другой тоже — «18 миллионов».

Откуда-то появилась Павла Ивановна и, подмигивая Тишке, подтолкнула его локтем:

«А я тебе что говорила?.. Вот где наш клад, Тиша… Ну-ка, шутка сказать: восемнадцать миллионов каждая яма… А мы ещё сколько стогов поставим!»

У Тишки от восторга взнялось к горлу сердце, и он, как коростель, захрипел.

«Надо же, сколь заработали…» — восхищался он.

Тишка не успел насладиться своим восторгом: мать уже тормошила его:

— Тиша, вставай, ехать пора.

Сквозь щели на поветь пробивалось солнце.

Примечания

1

Треста — льняная солома.

(обратно)