даже студенты старших курсов не расставались с револьверами. На улицах Принстона разыгралась великая битва с гангстерами, в Йельский университет пришлось ввести войска, чтобы защитить от профессоров администрацию, на которую пало подозрение в сговоре с местной бандой…
А между тем в своей лаборатории уже работали день и ночь двадцать смертников. Двадцать микробиологов, которых созвал к себе перед смертью Физбах. Их целью было укротить бактерию. По очереди они прививали себе гениальность, и привитый тут же становился — до своего безумия — руководителем работ. Потом его место занимал — по жребию — следующий гений. А девятнадцать оставшихся в живых выбирали среди лучших микробиологов страны нового двадцатого и посылали ему сообщение об этом. Случаев отказа не было.
Когда, наконец, великий Бройс решил-таки в свой месяц «проблему Физбаха», ни одного из первой двадцатки уже не было. Но плод их общего труда, — рассказчик ткнул себя пальцем в голову, — тут. Теперь по-прежнему человек на месяц становится гениальным — или хотя бы талантливым. Но через месяц он всего лишь возвращается в обычное состояние, выздоравливает, а не умирает.
И едва это стало известно, как премьер-министр Федгании Ганс Крамке предложил привить бактерию гениальности всем гражданам своего государства. О, это было потрясающе! В едином порыве будущие таланты ринулись на созданные по всей стране пункты прививок, — их обычно устраивали в помещениях призывных пунктов. Соседние и несоседние державы отчаянно протестовали, но премьер-министр заявил в ответ, что все федганцы потенциальные гении и что это — сугубо внутреннее дело. Правда, тут же он совершенно нелогично прибавил, что страна гениев, естественно, должна руководить странами не-гениев.
Одновременно в газетах Федгании появились предварительные подсчеты. Сообщалось, что всего за два года страна минимум учетверит свою экономическую мощь, реализовав внесенные за месяц гениальные предложения.
Первые недели, казалось, подтвердили эти предсказания. В течение месяца после «дня гениальности» патентными бюро было принято заявок на изобретения примерно в четырнадцать тысяч восемьсот шестьдесят раз больше, чем за предшествовавшие десять лет. В генштаб поступило в полтора раза больше детальных планов захвата власти над миром. Картинные галереи не могли вместить новых полотен, а журналы закрывались, потому что редакторы оказались не в силах справиться с потоком рукописей. Хуже было то, что остановилось большинство предприятий: гениям ли стоять у станков и спускаться в шахты?!
Но увы, скоро выяснилось, что изобретений сделано лишь немногим больше, чем обычно. Просто каждое из них принадлежало одновременно нескольким десяткам тысяч человек… Ничего удивительного: история знает, что на звание изобретателя телефона и телевизора, самолета и бог знает чего еще претендовали сразу от двух до двух сотен человек. Ведь всякое изобретение — выполнение заказа общества. В принципе число изобретений, которые можно сделать на данном уровне развития цивилизации, отнюдь не бесконечно и даже сравнительно невелико. Еще печальнее то, что самый гениальный человек не сможет изобрести стоящую штуку без хоть какой-нибудь теоретической и практической подготовки. А гениальность часто проявлялась в области, к которой новоявленный великий человек прежде не имел ни малейшего отношения… Словом, толку от федганского опыта было гораздо меньше, чем переполоху. Когда же тревожный для планеты месяц истек, выяснилось, что Федгания всего лишь исчерпала на четверть века свой гениепотенциал. Зато другие страны получили возможность сделать из всего этого выводы. Везде пооткрывали курсы для подготовки гениев, где преподавался обычно только один предмет, но зато — по двенадцать и даже шестнадцать часов в день. Обучение тут стоило дорого, но по единому слову курсанта его освобождали от платы. Он лишь обязывался продавать свои изобретения, книги, картины только хозяину курсов. Подзаголовок крупнейших газет Херста гласил: «В нашей редакции работают только гении». Театры опоясывались рекламами: «на сцене — дипломированные гении». И впервые самые ехидные критики были вынуждены писать в таком роде: «Роман писателя Н. (номер членской книжки Клуба гениев 13974698), как и следовало ожидать, гениален. Но мы должны отметить следующие недостатки, бесспорно, являющиеся продолжением достоинств романа… Надеемся, что при повторном издании книги гений-редактор сумеет устранить эти погрешности. Гений-критик М. (номер членской книжки Клуба гениев…)» Но радоваться было рано. Слишком очевидным стало, что многие из гениев, даже окончивших курсы, явно не оправдывают своего титула. Певца-гения забросали тухлыми яйцами — и по заслугам. Спектакль, поставленный режиссером-гением при участии восьми артистсв-гениев, провалился. К тому же еще командующий военным флотом одной из стран после прививки разразился потрясающим циклом лирических стихов, а прославленный художник стал чемпионом по шахматам. Это заставляло думать, что многие «гении» тратят свой неповторимый месяц зря, поскольку не знают, чем им надо заниматься. Мировая пресса начала кампанию за то, чтобы гениями становились лишь под старость, когда накоплены знания, определились вкусы и способности. Но многие ученые справедливо отмечали в ответных выступлениях, что к старости мозг слишком часто теряет свое лучшее качество — гибкость, а закостеневшее мышление становится не способно к созданию нового. Этот вопрос дискутируется по сию пору, хотя и принял чисто теоретический характер. Ведь почти все без долгих размышлений спешат пораньше использовать свой шанс стать миллионерами… Но почему вы загрустили? — Представил себе, каково человеку, когда его месяц прожит. И раньше бывало, что гениальность приходила к человеку только погостить и покидала, едва бросив свой отблеск на его труды. Все вокруг видели, что он покинут своей музой, — все, кроме него самого. И человек сохранял надежду. А у вас и сами бывшие гении знают, что случилось. Какая трагедия! — Ну, это как у кого. Мой кузен обеспечил себя за месяц на всю жизнь — изобрел новый рисунок на чулке и придумал для него небывалую рекламу. Сотня тысяч в год послужила ему неплохим утешением, — рассказчик усмехнулся. — А сам я работаю сейчас над такой штукой, такой штукой… Жалко, не могу рассказать. Секрет одной фирмы. И потом, мне надо, чтобы люди привыкли к тому, что я не такой, как все, особенный. Может быть, — он взглянул мне в глаза, — может быть, я и до прививки был
Но увы, скоро выяснилось, что изобретений сделано лишь немногим больше, чем обычно. Просто каждое из них принадлежало одновременно нескольким десяткам тысяч человек… Ничего удивительного: история знает, что на звание изобретателя телефона и телевизора, самолета и бог знает чего еще претендовали сразу от двух до двух сотен человек. Ведь всякое изобретение — выполнение заказа общества. В принципе число изобретений, которые можно сделать на данном уровне развития цивилизации, отнюдь не бесконечно и даже сравнительно невелико. Еще печальнее то, что самый гениальный человек не сможет изобрести стоящую штуку без хоть какой-нибудь теоретической и практической подготовки. А гениальность часто проявлялась в области, к которой новоявленный великий человек прежде не имел ни малейшего отношения… Словом, толку от федганского опыта было гораздо меньше, чем переполоху. Когда же тревожный для планеты месяц истек, выяснилось, что Федгания всего лишь исчерпала на четверть века свой гениепотенциал. Зато другие страны получили возможность сделать из всего этого выводы. Везде пооткрывали курсы для подготовки гениев, где преподавался обычно только один предмет, но зато — по двенадцать и даже шестнадцать часов в день. Обучение тут стоило дорого, но по единому слову курсанта его освобождали от платы. Он лишь обязывался продавать свои изобретения, книги, картины только хозяину курсов. Подзаголовок крупнейших газет Херста гласил: «В нашей редакции работают только гении». Театры опоясывались рекламами: «на сцене — дипломированные гении». И впервые самые ехидные критики были вынуждены писать в таком роде: «Роман писателя Н. (номер членской книжки Клуба гениев 13974698), как и следовало ожидать, гениален. Но мы должны отметить следующие недостатки, бесспорно, являющиеся продолжением достоинств романа… Надеемся, что при повторном издании книги гений-редактор сумеет устранить эти погрешности. Гений-критик М. (номер членской книжки Клуба гениев…)» Но радоваться было рано. Слишком очевидным стало, что многие из гениев, даже окончивших курсы, явно не оправдывают своего титула. Певца-гения забросали тухлыми яйцами — и по заслугам. Спектакль, поставленный режиссером-гением при участии восьми артистсв-гениев, провалился. К тому же еще командующий военным флотом одной из стран после прививки разразился потрясающим циклом лирических стихов, а прославленный художник стал чемпионом по шахматам. Это заставляло думать, что многие «гении» тратят свой неповторимый месяц зря, поскольку не знают, чем им надо заниматься. Мировая пресса начала кампанию за то, чтобы гениями становились лишь под старость, когда накоплены знания, определились вкусы и способности. Но многие ученые справедливо отмечали в ответных выступлениях, что к старости мозг слишком часто теряет свое лучшее качество — гибкость, а закостеневшее мышление становится не способно к созданию нового. Этот вопрос дискутируется по сию пору, хотя и принял чисто теоретический характер. Ведь почти все без долгих размышлений спешат пораньше использовать свой шанс стать миллионерами… Но почему вы загрустили? — Представил себе, каково человеку, когда его месяц прожит. И раньше бывало, что гениальность приходила к человеку только погостить и покидала, едва бросив свой отблеск на его труды. Все вокруг видели, что он покинут своей музой, — все, кроме него самого. И человек сохранял надежду. А у вас и сами бывшие гении знают, что случилось. Какая трагедия! — Ну, это как у кого. Мой кузен обеспечил себя за месяц на всю жизнь — изобрел новый рисунок на чулке и придумал для него небывалую рекламу. Сотня тысяч в год послужила ему неплохим утешением, — рассказчик усмехнулся. — А сам я работаю сейчас над такой штукой, такой штукой… Жалко, не могу рассказать. Секрет одной фирмы. И потом, мне надо, чтобы люди привыкли к тому, что я не такой, как все, особенный. Может быть, — он взглянул мне в глаза, — может быть, я и до прививки был