Рэй Брэдбери Генрих девятый

Ray Bradbury Henry the Ninth

— Вон он!

Оба подались вперёд, и вертолёт резко накренился. Внизу показался берег.

— Кругом болото — как бы не промахнуться.

Лётчик поднял голову, машину сразу же развернуло и понесло. Белёсые холмы Дувра скрылись из виду. Вертолёт принялся кружить над лугами, взбивая лопастями мокрый снег, — огромная стрекоза, которая ищет, куда бы ей опуститься.

— Стоп! Вниз!

Машина села и окунулась в траву. Тот, что сидел рядом с лётчиком, с ворчанием откинул прозрачную дверцу и осторожно, точно у него не разгибалась спина, выбрался из кабины. Он попытался бежать, но очень быстро сбился с дыхания и, тщетно пытаясь перекрыть ветер, крикнул:

— Гарри!

Бегущий в гору человек на секунду замер на месте.

— Я не сделал ничего плохого! — отозвался он.

— Да это же я, Гарри! Это я — Сэм Уэлз!

Старик, за которым гнались, замедлил шаги и наконец застыл на краю обрыва, над самым морем, обеими руками держась за свою длинную бороду и зажмурив глаза.

Сэмюель Уэлз пыхтя плёлся за ним, однако близко не подходил — боялся спугнуть.

— Чёрт бы тебя побрал, Гарри. Прошло уже несколько недель. Я боялся, что не найду тебя.

— А я боялся, что найдёшь.

Гарри наконец решился открыть глаза и с опаской взглянул сначала на свою бороду и руки в перчатках, затем — на своего давнишнего друга, Сэмюеля. Теперь они стояли рядом на мокром холодном камне — два древних, совсем седых старика. Они так давно знали друг друга, что было непонятно и неважно, кто у кого перенял манеры и мимику. Их вполне можно было принять за двух братьев. Вот только у того, что прилетел на вертолёте, из-под тёмной одежды почему-то выглядывала яркая рубашка, какие носят на Гавайях. Гарри старательно отводил от неё взгляд.

В глазах у обоих дрожали слёзы.

— Гарри, я пришёл предупредить тебя.

— Зря старался. Зачем бы я тогда тут прятался? Что, уже последний день?

— Последний.

Они стояли и размышляли.

Завтра Рождество. А сегодня ещё засветло отчалят последние лодки. И Англия, эта каменная глыба в море тумана и воды, превратится в памятник самой себе, и дожди напишут на ней эпитафию. Весь остров отойдёт в безраздельное владение чаек и сотен бабочек-данаид, что июньским днём разом выпорхнут в воздух, точно конфетти, выпущенное из хлопушек в честь моря.

Не сводя глаз с бьющихся о берег волн, Гарри спросил:

— Так, значит, к закату с острова уберутся все, до последнего кретина?

— В том-то всё и дело.

— Дрянное дело. А ты, Сэмюель, пришёл, чтобы затолкать меня в вертолёт?

— Скорее уж — уговорить.

— Уговорить? Сэм, слава богу, ты знаешь меня пятьдесят лет. Мог бы понять, что я захочу остаться последним во всей Британии… нет, не так — последним во всей Великобритании.

«Последний житель Великобритании, — думал Гарри. — Что это там? Никак бой часов? Ну конечно, это сквозь изморось и время доносится гул Биг Бена. Как благовест последнему, кто остаётся, и последнему, кто покидает могильный холм державы и чахлый закат в море холодного света. Всё. Всё кончено».

— Послушай, Сэмюель. У меня уже вырыта могила. Не могу же я вот так взять и бросить её.

— Но кто положит тебя в неё?

— Я сам, когда придёт время.

— А кто засыплет твой прах землёй?

— Ну, на это есть ветер. О господи! — Гарри с удивлением понял, что из его мигающих глаз хлынули слёзы. — Что мы здесь делаем? Зачем эти проводы? Почему улетели последние самолёты, а последние лодки — уже в Ла-Манше? Где все, Сэм? Что, чёрт возьми, происходит?!

— Всё очень просто, Гарри, — спокойно начал Сэмюель Уэлз. — Здесь дрянной климат. И всегда был таким. Никто даже не заговаривал об этом — что толку? Но теперь с Англией покончено. Будущее за…

Они разом перевели взгляды на юг.

— За какими-нибудь Канарами?

— За Самоа.

— И за берегами Бразилии?

— Не забудь ещё Калифорнию, Гарри.

Оба негромко рассмеялись.

— Калифорния. Тебе бы всё шутить. А правда, забавное местечко… Выходит, сегодня миллион англичан растянулся от Сакраменто до Лос-Анджелеса?

— И ещё один миллион осел во Флориде.

— Получается уже два — и это только за последние четыре года.

Они покачали головами.

— Да, Сэмюель, что бы мы ни говорили, а солнце всё делает по-своему. Человек неизменно стремится туда, где потеплее — то есть на юг. Это ясно вот уже две тысячи лет. А мы как будто только что узнали. Первый загар всегда словно в первый раз — так же, как новая любовь. В конце концов мы оказываемся где-нибудь под чужим огромным небом и, щурясь на солнце, говорим: «О всемилостивейший Господь, научи нас!»

Сэмюель Уэлз с благоговейным трепетом покачал головой:

— Продолжай в том же духе, и мне не придётся тебя похищать!

— Нет, Сэмюель, тебя, может, солнце чему-нибудь и научило, но меня, к сожалению, не смогло. А знаешь, ведь одному мне здесь будет скучновато. Вот если бы уговорить тебя, Сэм… Остались бы тут куролесить на пару, как когда-то сорванцами. — Он легонько толкнул товарища локтем в бок.

— Тебя послушать — так я предаю короля и государство.

— Да нет. Никого ты не предаёшь — и предавать-то некого. Кто бы в восьмидесятом году, когда мы были мальчишками, мог представить, что в один прекрасный день обещание вечного лета разметает жителей туманного Альбиона по четырём южным континентам.

— Гарри, мне всю жизнь было холодно. Мне вечно не хватало свитеров и угля, чтобы согреться. Всю жизнь голубое небо только и увидишь в первый день июня — и то лишь сквозь узенькую щёлочку между тучами. Всю жизнь в июле льёт дождь и совсем не пахнет сеном, а первого августа уже начинается зима… И так год за годом, год за годом, Гарри… Я больше этого не вынесу.

— Ну что ж, тебе и незачем. Нашему народу уже хватило. Вы все, все заслужили этот долгий отдых на Ямайке, в Порт-о-Пренсе и Пасадене. Давай тогда просто пожмём друг другу руки! Ведь мы с тобой переживаем сейчас величайшую минуту в истории! И так случилось, что это именно мы с тобой…

— Действительно.

— Знаешь, Сэм, когда приедешь и поселишься на Сицилии, в Сиднее или в Нейвл-Орандже штата Калифорния, поведай миру об этой исторической минуте. Может, попадёшь в газетную полосу. А книги по истории? Уж нам с тобой наверняка должны выделить хотя бы полстранички — последнему, кто уехал, и последнему, кто остался… Э-э, Сэм, смотри не сломай мне рёбра! А впрочем, чёрт с ними, валяй — больше уж мы с тобой не обнимемся.

Тяжело дыша, старики отстранились друг от друга — глаза у обоих были мокрыми от слёз.

— Гарри, может, проводишь меня до вертолёта?

— Дудки. Ещё подумаю о солнце да и