- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (5) »
податься?
— Податься?
— Пожарные тренируются в пожарной части. Машинисты учатся водить локомотивы в депо. Врачи…
— А куда податься мальчику, — сказал дедушка, — чтобы с отличием сдать экзамен на ящера первого класса?
— Вот именно!
— Пожалуй, в музей Филда, где выставлены груды костей из чердачного этажа Господа Бога. Динозавр-колледж. Ни дать ни взять! Вот куда мы пойдём!
— Деда, вот здорово! Спасибо тебе. Будем носиться как угорелые и улюлюкать!
И — бац! Хлопнула дверь на улицу. Мальчугана как ветром сдуло.
— Будем, будем, это уж как пить дать, Бенджамин.
Дедушка налил сиропу, всматриваясь в золотистые блики и раздумывая, как охладить пыл пламенного мальчишки.
Пожаловал огромный неистовый зверь. Их забрал большущий безудержный монстр. То есть поезд. До Чикаго. И Бенджамин с дедом оказались в брюхе чудовища, так сказать. Что-то крича друг другу и улыбаясь. — Чикаго! — выкрикнул проводник. — А почему он не сказал про музей Филда?! — нахмурился Бенджамин. — Я тебе скажу, — откликнулся дед. И спустя несколько минут: — Вот он! Они вступили под сень фресок, на которых одни твари угрожали разинутой пастью другим тварям так, что захватывало дух. Рука об руку, они дивились тому, сколько плоти кануло в небытие, изумлённо таращили глаза на вызволенные из недр земли и заново собранные скелеты. Любопытство одного шагало бок о бок с любопытством другого. Восторги юного вызывали давно забытую восторженность у пожилого. — Посмотри, дедушка. Ты видел здесь хоть кого-нибудь из Грин-тауна? — Только ты да я, Бенджамин. — Единственные из наших, кого я помню, — мальчик перешёл на шёпот, — это мама и папа… Во избежание сантиментов, дедушка быстро перехватил инициативу: — Уж им-то здесь наверняка нравилось, сынок. А вот, посмотри-ка сюда! Они зашагали дальше, изумлённые, потрясённые, ошеломлённые жемчужиной в коллекции кошмаров, запечатлённых Чарльзом Р. Найтом[1]. — Он — поэт с кистью, — сказал дедушка, балансируя на краю Большого каньона Времени. — Шекспир фресковой живописи. А ну-ка, Бенджамин, где тот большой пёс Рекс, о котором ты так мечтаешь? — Этот небоскрёб и есть он?! Над ними вздымалась колоссальная фигура. Они вприглядку подбирали неслышные мелодии на длинном ожерелье-ксилофоне из костей. — Лестницу бы сюда. — Чтобы вскарабкаться по ней, словно безумный дантист, и попросить пошире открыть ротик? — Деда, он что, ухмыляется? — Как моя тёща на нашей свадьбе. Хочешь, посажу тебя на плечи, Бен? — А можно? У дедушки на плечах Бенджамин, затаив дыхание, прикоснулся к… древней Улыбке. Потом, словно что-то было неладно, притронулся к своим губам, дёснам и зубам. — Засунь голову в пасть, сынок, — предложил дед, — посмотрим, откусит или нет.
Шли недели, бежало лето, росли стопки книг. В комнате Бенджамина расстилались наброски — чертежи костей, стоматологические карты юрского и мелового периодов. — Сюда бы ещё «Отче Наш», — задумчиво сказал дедушка. — А это что такое? — Убийственные картины мистера Найта, который зрит сквозь время и зарисовывает увиденное! И тут в окно верхнего этажа ударился камушек. — Эй! — кричали снизу голоса. — Бен! Бен подошёл к окну, поднял его и прокричал сквозь сетку: — Чего надо? Это оказался один из мальчишек с лужайки. — Где ты пропадаешь неделями, Бен? Пойдём купаться. — Больно нужно, — ответил Бен. — Потом пойдём к Джиму делать мороженое. — Больно нужно! — Бен захлопнул окно и, обернувшись, увидел изумлённого деда. — Я думал, банановое мороженое сводит тебя с ума, — сказал старик. — Сколько недель ты сидишь взаперти. Бог тебе в помощь. Дедушка пошарил в карманах, отложил какие-то бумаги и отыскал объявление. — Я знаю, что с тобой делать. Читай!
Так как день был не воскресный, ожидание тянулось долго. Но рано утром в воскресенье Бен потащил деда в Первую баптистскую церковь. А там, конечно же, Укротитель страшилищ преподобный Клю сдобрил свою проповедь бегемотами, охотился на китов, вылавливал левиафанов, изучал бездны и под конец пригнал громыхающее стадо, если не динозавров, то их ближайшую родню, изрыгающую серу! И все они ждут не дождутся в своих огнедышащих ямах, когда к ним на восхитительную раскалённую жаровню посыплются христианские мальчики. Во всяком случае, так показалось Бенджамину, который смирно просидел первый в своей жизни церковный час. Глаза у него не слипались, рот не зевал. Преподобный Клю, заметив лучезарную улыбку и горящие глаза мальчика, иногда поглядывал на него по мере того, как отслеживал генеалогию зверья с Люцифером — чёрным пастухом во главе своры. После полудня выпущенные из Бестиария прихожане ещё дымились от головокружительного катания по Аду. Они неуверенно переступали с ноги на ногу и щурились на солнце после того, как узнали о допотопных мясорубках больше, чем хотелось. Все, кроме Бенджамина, который открыл для себя преподобного, оглушённого собственным красноречием, и орудовал рукой как рукояткой насоса в надежде, что из уст божьего человека хлынет новая порция звериных чудес. — Преподобный отец, чудища! Вот здорово! — Всё же не нужно ставить свечки чудовищам как людям, — молвил преподобный, старясь не сбить проповедь с пути истинного. Бенджамин не сдавался. — Мне понравились ваши слова про исполнение желаний. Это правда? Преподобный чуть не вздрогнул от мальчишечьего взгляда, пылающего, как сигнальная ракета. — Что именно?.. — Ну, если кому-то ужасно хочется, чтобы что-то произошло, то оно происходит? — пояснил Бенджамин. — Если, — встрял дед, чтобы спасти преподобного от своего отпрыска, — если ты жертвуешь бедным, правильно молишься, аккуратно делаешь уроки, убираешь свою комнату… На этом воображение деда иссякло. — И так хватает, — сказал Бенджамин, переводя взгляд с деда-утёса на пригорок-преподобного Клю. — А что надо делать в первую очередь? — Господь пробуждает нас каждый день, чтобы мы делали свою работу, сынок. Я выполняю свою работу — священническую. Ты — свою — мальчишескую — быть готовым желать и становиться! — Желать и становиться! — возликовал Бенджамин, зардевшись. — Желать и становиться! — После исполнения
Пожаловал огромный неистовый зверь. Их забрал большущий безудержный монстр. То есть поезд. До Чикаго. И Бенджамин с дедом оказались в брюхе чудовища, так сказать. Что-то крича друг другу и улыбаясь. — Чикаго! — выкрикнул проводник. — А почему он не сказал про музей Филда?! — нахмурился Бенджамин. — Я тебе скажу, — откликнулся дед. И спустя несколько минут: — Вот он! Они вступили под сень фресок, на которых одни твари угрожали разинутой пастью другим тварям так, что захватывало дух. Рука об руку, они дивились тому, сколько плоти кануло в небытие, изумлённо таращили глаза на вызволенные из недр земли и заново собранные скелеты. Любопытство одного шагало бок о бок с любопытством другого. Восторги юного вызывали давно забытую восторженность у пожилого. — Посмотри, дедушка. Ты видел здесь хоть кого-нибудь из Грин-тауна? — Только ты да я, Бенджамин. — Единственные из наших, кого я помню, — мальчик перешёл на шёпот, — это мама и папа… Во избежание сантиментов, дедушка быстро перехватил инициативу: — Уж им-то здесь наверняка нравилось, сынок. А вот, посмотри-ка сюда! Они зашагали дальше, изумлённые, потрясённые, ошеломлённые жемчужиной в коллекции кошмаров, запечатлённых Чарльзом Р. Найтом[1]. — Он — поэт с кистью, — сказал дедушка, балансируя на краю Большого каньона Времени. — Шекспир фресковой живописи. А ну-ка, Бенджамин, где тот большой пёс Рекс, о котором ты так мечтаешь? — Этот небоскрёб и есть он?! Над ними вздымалась колоссальная фигура. Они вприглядку подбирали неслышные мелодии на длинном ожерелье-ксилофоне из костей. — Лестницу бы сюда. — Чтобы вскарабкаться по ней, словно безумный дантист, и попросить пошире открыть ротик? — Деда, он что, ухмыляется? — Как моя тёща на нашей свадьбе. Хочешь, посажу тебя на плечи, Бен? — А можно? У дедушки на плечах Бенджамин, затаив дыхание, прикоснулся к… древней Улыбке. Потом, словно что-то было неладно, притронулся к своим губам, дёснам и зубам. — Засунь голову в пасть, сынок, — предложил дед, — посмотрим, откусит или нет.
Шли недели, бежало лето, росли стопки книг. В комнате Бенджамина расстилались наброски — чертежи костей, стоматологические карты юрского и мелового периодов. — Сюда бы ещё «Отче Наш», — задумчиво сказал дедушка. — А это что такое? — Убийственные картины мистера Найта, который зрит сквозь время и зарисовывает увиденное! И тут в окно верхнего этажа ударился камушек. — Эй! — кричали снизу голоса. — Бен! Бен подошёл к окну, поднял его и прокричал сквозь сетку: — Чего надо? Это оказался один из мальчишек с лужайки. — Где ты пропадаешь неделями, Бен? Пойдём купаться. — Больно нужно, — ответил Бен. — Потом пойдём к Джиму делать мороженое. — Больно нужно! — Бен захлопнул окно и, обернувшись, увидел изумлённого деда. — Я думал, банановое мороженое сводит тебя с ума, — сказал старик. — Сколько недель ты сидишь взаперти. Бог тебе в помощь. Дедушка пошарил в карманах, отложил какие-то бумаги и отыскал объявление. — Я знаю, что с тобой делать. Читай!
ВОСКРЕСНАЯ ПРОПОВЕДЬ. ПЕРВАЯ БАПТИСТСКАЯ ЦЕРКОВЬ. В 10:00. У НАС В ГОСТЯХ ПРОПОВЕДНИК ЭЛСВОРТ КЛЮ. ПРОПОВЕДЬ «ГОДЫ ДО АДАМА, ВРЕМЕНА ДО ЕВЫ»— Ух ты! — воскликнул Бенджамин. — Это то, что я думаю? Мы можем пойти? — Вот твоя шляпа. Куда торопиться! — сказал дед.
Так как день был не воскресный, ожидание тянулось долго. Но рано утром в воскресенье Бен потащил деда в Первую баптистскую церковь. А там, конечно же, Укротитель страшилищ преподобный Клю сдобрил свою проповедь бегемотами, охотился на китов, вылавливал левиафанов, изучал бездны и под конец пригнал громыхающее стадо, если не динозавров, то их ближайшую родню, изрыгающую серу! И все они ждут не дождутся в своих огнедышащих ямах, когда к ним на восхитительную раскалённую жаровню посыплются христианские мальчики. Во всяком случае, так показалось Бенджамину, который смирно просидел первый в своей жизни церковный час. Глаза у него не слипались, рот не зевал. Преподобный Клю, заметив лучезарную улыбку и горящие глаза мальчика, иногда поглядывал на него по мере того, как отслеживал генеалогию зверья с Люцифером — чёрным пастухом во главе своры. После полудня выпущенные из Бестиария прихожане ещё дымились от головокружительного катания по Аду. Они неуверенно переступали с ноги на ногу и щурились на солнце после того, как узнали о допотопных мясорубках больше, чем хотелось. Все, кроме Бенджамина, который открыл для себя преподобного, оглушённого собственным красноречием, и орудовал рукой как рукояткой насоса в надежде, что из уст божьего человека хлынет новая порция звериных чудес. — Преподобный отец, чудища! Вот здорово! — Всё же не нужно ставить свечки чудовищам как людям, — молвил преподобный, старясь не сбить проповедь с пути истинного. Бенджамин не сдавался. — Мне понравились ваши слова про исполнение желаний. Это правда? Преподобный чуть не вздрогнул от мальчишечьего взгляда, пылающего, как сигнальная ракета. — Что именно?.. — Ну, если кому-то ужасно хочется, чтобы что-то произошло, то оно происходит? — пояснил Бенджамин. — Если, — встрял дед, чтобы спасти преподобного от своего отпрыска, — если ты жертвуешь бедным, правильно молишься, аккуратно делаешь уроки, убираешь свою комнату… На этом воображение деда иссякло. — И так хватает, — сказал Бенджамин, переводя взгляд с деда-утёса на пригорок-преподобного Клю. — А что надо делать в первую очередь? — Господь пробуждает нас каждый день, чтобы мы делали свою работу, сынок. Я выполняю свою работу — священническую. Ты — свою — мальчишескую — быть готовым желать и становиться! — Желать и становиться! — возликовал Бенджамин, зардевшись. — Желать и становиться! — После исполнения
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (5) »