кровила. В самой середине этого ужасного рта, уже не в моем воображении, а наяву зияла черная дыра. Нюська, будто ей было не десять лет, а все сто, выла, раскачивалась, с недоумением разглядывая три зуба, покоившихся на ее грубой большой ладони.

- Хайкина, ты почему ударила девочку? - вмешалась, наконец, Зинаида.

Зинаида стояла тут же. Она очень хорошо и отчетливо все видела. Я до Карговой не дотронулась даже пальцем, да и что за глупости - кого-то бить? Я - не они. Мне подобные идеи в голову не приходят...

- Я не ударяла.

- Ты что же, хочешь сказать, что зубы просто так с кровью вылетают?

- Может, я еще одновременно с Бегемота штаны сдернула?

Я пожала плечами.

- Хайкина, ты мне плечами не пожимай. - Зинаида шипела злобно, ее уродливый живот с ребенком, которого она должна вот-вот родить, трясся в такт. - За срыв урока ответишь перед директором. Иди. И без мамы в школу не возвращайся.

Я смотрела на беременную громаду нашей классной руководительницы. Если бы не она, меня бы, возможно, не третировали одноклассники. Это Зинаида всех настроила против меня. Вот она-то меня точно ненавидит именно за то, что я еврейка. И не спрашивайте меня, что это. Лично я так и не знаю. Я - из них. Все. А ее угораздило попасть жить в еврейский двор. Опять же не понимаю, что в нем особенно страшного. Специально внимательно осматривала и ничего не нашла. Двор как двор.

Раз заходила я к ней переписывать задание после болезни, и услыхала, как моя классная руководительница выговаривала четырехлетнему сыну, чтобы он не играл с жиденятами". Мне уже знакомо это уменьшительное от некультурного слова, в нашей стране оно обозначает детей евреев. Зинаида же во время выговора сыну неожиданно оглянулась и догадалась, что я слышала ее некультурный разговор. Понятно теперь, почему учительница возненавидела меня еще больше.

- Ты меня слышишь, Хайкина? - Зинаида так орала, что только совершенно глухой человек мог бы ее не услышать. - Или ты уже русский язык позабыла? На свой, - она ядовито выделила это "свой", - на СВОЙ перешла?

Вот какой "свой", кто-нибудь понимает? У меня, кроме русского, какой может быть "свой"? Мы же английский только начали! Я внимательно, опять не глазами, а каким-то особенным зрением, тем же, что до этого и на Нюську, посмотрела на учительницу. И увидела совсем не то, что вижу обычно. Не человека, состоявшего из тела, рук, ног и головы, не Зинаиду с ее огромным пузом и выпуклыми голубыми глазами, а только силуэт. Границы этого силуэта волновались, очертания все время менялись... Все же было заметно, что он отдаленно напоминал женскую фигуру, содержанием которой была напряженная концентрация какой-то ужасной злой черноты. От нее ко мне густым строем неслись черные пики. Как будто расстояние между нами кто-то заштриховал жирными стрелами, и каждая из них била в мои глаза, лоб, грудь.

Я ничего не сделала. Но по тому же наитию, которое показало мне пространство как бы под странным, диковинным микроскопом, я мгновенно поставила перед собой зеркальный экран. Экран был мысленным, но он существовал в действительности. Я ясно видела, как вся та злобная тьма, которую Зинаида сейчас насылала на меня, ударялась в него с размаху, а затем, отражаясь от зеркала, стремительно возвращалась обратно к Зинаиде. Опять же не знаю, что произошло на самом деле. Не знаю, почему и как поставила перед собой воображаемый щит. Никто никогда не учил меня этого делать, но я почему-то чувствую, что защищаться нужно именно так.

Вдруг классная руководительница посинела под моим взглядом, зашаталась и всем своим телом шмякнулась на пол, подмяв под себя огромный живот.

Зинаиду увезла "Скорая Помощь", а нас сразу отпустили по домам.

Ночью мне снился красивый черноволосый мужчина в черном одеянии, который рукой манил меня к себе. Я чувствовала страх перед ним и не шла.

- С каких это пор ты меня боишься, - улыбался мужчина. - Ну вернись. Иди сюда. Я сделаю так, что над тобой больше никто не будет смеяться. Знаешь, что станет с вашей классной дамой? Она уже никогда не родит.

- Нет - нет, - я отрицательно покачала головой.

От него исходила какая-то жуткая волна, от которой цепенело мое тело.

- А хочешь, Он тебя полюбит? Я все могу, - хвастал черный мужчина. - Дай мне твою руку, я заставлю Его полюбить тебя.

- Разве можно заставить полюбить?

- Еще как!

Мужчина расхохотался. - Говорю тебе, я все могу. Хочешь, они тебя всегда все будут только любить?

Что-то в душе говорило мне не поддаваться на уговоры. Страх перед этим Монтекристо превратился в ужас. Такой сильный ужас, что я могла его не только чувствовать, но и слышать...

Помню, была у меня лет сто назад такая игрушка, называется "Дюймовочка": нажимаешь на квадратную кнопку, а там такой твердый тюльпанчик с куколкой внутри, начинает раскручиваться, жужжать, и все время кажется, что эта куколка сейчас как размахнется, как выбьет тебе глаз. Вот нечто типа той игрушки мне и почудилось... Будто жужжит что-то у меня во лбу... Или вообще в мозгу... И раскручивается, раскручивается... И пошевелиться, чтобы это "что-то" отбросить, оборвать этот проклятый звук я от страха не могла, ну никак.

- Ладно, - пообещал, наконец, черный. - Поживи, помучайся, все равно вернешься ко мне, никуда не денешься. А я тебя тут подожду.

Я проснулась с ощущением того, что ночью случилось что-то очень-очень плохое. ужасное, только уже не в моем сне - наяву.

А в школе узнала, что Зинаида очень больна: у нее произошли искусственные роды... Я, правда, не понимаю, что это такое. Мне-то вообще никто ничего не объяснял. Просто девчонки громко разговаривали и я краем уха услышала. Во всяком случае, одно я уяснила: насчет классной руководительницы черный человек во всем оказался прав. Во-первых, у нее родился мертвый ребенок, во-вторых, если можно верить тому, что про нее говорили, ей пришлось срочно вырезать что-то такое, без чего она больше рожать уже никогда не сможет.

Позже, уже до самого выпускного вечера я почему-то чувствовала себя виноватой перед всеми: перед одноклассниками, перед Зинаидой, перед всеми ее, рожденными и не рожденными детьми, перед Маринкой, с тех самых пор постоянно рыдавшей, потому что никак не могла избавиться от прыщей... Даже перед Женькой Бегемотом, который теперь, едва только стоило ему увидеть меня где-нибудь поблизости, немедленно бросал все, чем бы ни был занят, хватал обеими руками штаны и убегал на расстояние, каковое, вероятно, считал безопасным.

Что же касается Нюськи, то она стала усиленно улыбаться мне во весь свой беззубый рот, отчего казалась еще противней, и во всеуслышанье объявила: "если кто Хайку тронет, тот сам