хорошо…

Мамин голос звенит от напряжения:

Он всегда возвращается домой оврагом. Я говорила ему не делать этого, но чёртовы мальчишки всё равно ходят этой дорогой. Однажды ночью он спустится сюда и никогда не вернётся домой…

Никогда не вернётся домой. Это может означать всё, что угодно. Бродяг. Бандитов. Темноту. Несчастный случай. Но главное — смерть.

Вселенское одиночество.

Таких маленьких городов, как этот, хватает по всему свету. И каждый из них такой же погружённый во тьму, такой же одинокий и оторванный от мира, такой же трепещущий от страха и удивления. Скрипки, гнусаво выводящие минорные мелодии — вот их музыка. Здесь нет огней, но теней множество. О, это бескрайнее одиночество маленьких городков, прущее через край, как тесто из горшка! Их сырые овраги, полные тайн… Жизнь в них — это ужас, приходящий по ночам, когда рассудок, семья, дети, счастье — всё может быть уничтожено в одночасье чудовищем-людоедом по имени Смерть, и неизвестно, откуда оно нанесёт удар.

Мама снова начинает кричать в темноте.

— Кэп! Капитан! — зовёт она. — Кэп! Капитан!

И вдруг вы оба чувствуете — что-то не так. Что-то неладно. Ты напряжённо прислушиваешься — и понимаешь, что именно.

Сверчки больше не стрекочут.

Глухая тишина.

Ты никогда ещё не слышал, чтобы было так тихо. Чтобы не раздавалось ни единого звука. Почему умолкли сверчки? Почему? Отчего? Раньше они никогда не прекращали свой стрёкот. Ни разу.

Значит… значит…

Что-то должно случиться.

Весь овраг замер в напряжении, собрал свои чёрные волокнистые щупальца в пучки, высасывая силу из всей округи, из спящих домов предместий, из мокрых от росы лесов и лощин, из покатых холмов, где собаки поднимают морды к луне… Великая тишина стекается, чтобы собраться в одном месте — вокруг тебя. В ближайшие мгновения что-то случится… что-то случится. Сверчки по-прежнему держат паузу, звёзды нависли так низко, что кажется — протяни руку и коснёшься, стряхнёшь с них чешуйки блестящей краски. Звёзд — сонмища, и они раскалённые, колючие.

Всё плотнее и плотнее тишина. Всё больше и больше напряжение в воздухе. Господи, как темно, как далеко отовсюду… Господи…

И вдруг, далеко-далеко, на другом конце оврага, раздаётся:

— Мама, всё нормально! Я уже иду, мама!

И снова:

— Мам, это я! Я уже иду!

Мягко и быстро стучат по дну оврага теннисные туфли, появляются трое мальчишек. Они бегут и хохочут. Твой брат Капитан, Чак Редман и Авги Барц. Бегут и хохочут.

Звёзды поспешно убираются обратно на небо, словно миллионы испуганных улиток втянули в себя рожки.

Сверчки стрекочут!

Темнота отступает — оглушённая, ошарашенная, затаившая злобу. Отступает, растеряв аппетит, ведь ей так грубо помешали, когда она совсем уже собралась пообедать. Темнота откатывается назад, как морская волна, и из неё выскакивают трое смеющихся мальчишек.

— Привет, мам! Привет, Шортики!

Всё хорошо, от Кэпа пахнет Кэпом: потом, травой и кожей бейсбольной перчатки, которую он смазывает маслом.

— Молодой человек, вы заслужили хорошую порку! — громко говорит мама.

Она отбросила мгновенно свой страх. Ты знаешь, что она никому не расскажет о нём. Никогда. Но будет прятать страх в глубине души до конца жизни. Как и ты.

Вы возвращаетесь домой. Стоит тёплый летний вечер. Ты рад, что Капитан жив. Очень рад. На миг ты уже испугался, что…

Вдали по залитой тусклым лунным светом земле идёт поезд. Проносится по мосту и ныряет в долину и пронзительно свистит, будто заблудившаяся огромная металлическая тварь, безымянная, вечно куда-то спешащая. Ты идёшь домой, где тебя ждёт тёплая постель. Ты дрожишь. Рядом шагает брат, а ты слушаешь поезд и думаешь о двоюродной сестре, которая жила за городом, там, где сейчас идёт поезд. Сестра умерла от воспаления лёгких, когда ей было девять. Умерла несколько лет назад. Ты вдыхаешь запах пота, который исходит от Кэпа. И происходит чудо. Ты больше не дрожишь. Мама включает в доме свет, и ты слышишь шаги на дорожке. На крыльце раздаётся покашливание, и это покашливание тебе знакомо.

— Это папа, — говорит мама.

Да, это папа.