но в бестолковой беготне родни среди всего съедобного богатства кто эти неизвестные они которых мы обречены боятся вот человек он властелин кота чей друг и честной ветчины добытчик но в зеркале навстречу пустота и господи к чему нам столько спичек в дверях сосед солярки с полведра ну с богом говорит теперь пора
богоявление
когда я стану старенький совсем хотя и так уж девяносто с гаком котов любых моделей и систем я заведу до их устройства лаком
да я и нынче внутренне готов на склоне дней невелика наука развесить фотографии котов изъятые посильно из фейсбука
тогда я окончательно пойму в мозгу запечатлею без помарок с какой внезапной стати и кому господь устроил этот мир в подарок
я буду прост и светел как святой махну рукой на геморрой и грыжу и стану любоваться красотой какой в самом себе давно не вижу
мужайся странник жребий твой высок в конце пути изволь считать удачей смотреть как время сыплет свой песок с тебя и из мешка в лоток кошачий
с бетонных крыш из хлябей ковыля когда иссякнут зрелости этапы воспой осанну господа хваля его два уха и четыре лапы
он ангелов стадами шлет к тебе на свалках или у торговых точек горит заря шуршит песок в стекле и яйца все уже как раз в мешочек
проводы
ведра вара вскипятят навстречу черти прянут ангелов крылатые дружины не от хвори умирают а от смерти умирают потому что были живы
у последнего в слезах толпились пирса зря учили отчего бывают дети трижды счастлив кто на свет не появился не пропасть ему без памяти на свете
тени с космосом сливаются слабея прежде вместе но сегодня далеко вы вот с брошюрками шакалю у сабвея как последний лжесвидетель иеговы
там инструкции счастливцам после плена схема выхода из грома и тумана только буквы пропадают постепенно чище мела непорочная бумага
нас забыли но и мы уже не ждем их стелем на ночь все атласное чуть свет мы остающиеся пьем за нерожденных потому что нерожденные бессмертны
за чертой
расскажу вам ребята сбивайтесь в кружок как отсюда к востоку лет двести у меня закадычный завелся дружок в заколдованном времениместе чуть накатит в разлуке плесни и присядь ведь ни в сказке сказать ни пером описать мы зеницы не чаяли в том чудаке поздравляли его с новосельем где он вил себе гнездышко на чердаке в том большом переулке кисельном
а кругом бушевала такая страна о какой вы не слышали даже боевой стеклотары по жабры полна человеческой воблы на пляже огнеперые в чащах рябин колтуны незабвенные в мае с трибун колдуны там девчата червям обрекали парней а в артериях опрометь кисла мы спирали с дружком нарезали по ней расколдовывать не было смысла
но потом я подался в чужие края поражаться причудам природы словно яблоко сморщилась память моя из которой он выпал на годы за черту отступил заколдованный мир где маршруты метро истирались до дыр чередой этих призраков тщетно любим в пузыре отчужденья упругом я впоследствии сделался кем-то другим а не тем кто бывал его другом
лишь небесная нынче упомнит москва тот кисельный большой переулок и молочные в нем иногда острова наших общих нетрезвых прогулок там глядят колдуны с транспарантов хитро сквозь стеклянные линзы развалин и хранят нерушимо руины метро заклинания прежних названий там он бережно жив отделенный стеной от страны обитаемой вами и мной
из тростника она струится прочь по жабры обнаженная как ночь а мы то овощ на поживу тащим то дробью с крыш сшибаем голубей и ничего во всем происходящем опять не понимаем хоть убей
а то из чащ немытый и худой волшебный дед с зеленой бородой покуда нас немыслимые орды среди разливов отчих и болот кровавые сдувают перья с морды запихивая в жопу корнеплод
под занавес то строем то гурьбой сержант выходит в крыльях и с трубой а тут говна уверенная груда и в воздухе от топота черно неважно кто выходит и откуда из жизни не выходит ничего
записка
липкое лето лени к оврагу деревья вышли осень вздохнет не в очередь срочно все кроны прочь оскоплены тополя осины стерильны вишни старость это когда прекращаешь vanity search
простыни ливня просто в котором искал кого-то прелые ребра сучьев хоть рыбы верхом хоть мы вздрогнешь через полвека записка на дне комода там где ее и читало чернильное око тьмы
в плеске последних дней не вспомнишь чего бояться тело сочится в щель и небо тесней к вискам раньше висели звезды но вот их и снял с баланса тот кто сперва придумал а нынче вычеркнул сам
случай слезы не вышиб не насмешила шутка скоро обрыв сюжета с рампы в глаза огни дальше провал партера куда и деревьям жутко считывающий датчик больше мне не звони
сутра с утра
в ту конкретную пору морозной московской ранью я сидел в иностранке листая милиндапаньху с разнобоем в зрачках но как ушлый эразм с пером я похмельным синдромом в то утро страдал жестоко а ничто согласитесь вернее святынь востока не врачует в безденежном сердце этот синдром
лабиринт стеллажей над столами голов негусто разве девушка в синем упорно грызшая пруста и неведомый мне одногорбый бокштейн илья нам космическим зондом была в те дни иностранка мы там были одетым в броню экипажем танка бороздящим пейзажи светящегося гнилья
семинар по марксизму в топку похмельным утром было странно читать о древнем царе многомудром а ответам архата мешала внимать мигрень потому что жизнь дребезжала против природы протоколы рвотные приступы и приводы регулярный шквал в деканате и прочая хрень
этот блудный подросток скелет из кого я вырос не по мерке мозги организм в саркофаг на вынос вдоль буфета надсадно не думая про еду в санитарной каюте стекала с фаянса хлорка я смотрел на него невидимо из нью-йорка и молчал не имея что рассказать ему
аполлон с постсоветской сотни бодрил квадригу и бокштейн словно сфинкс свои лапы слагал на книгу а которая с прустом развеивалась в мечтах с антресолей памяти в выцветшем прошлом веке вся планета мчалась навстречу библиотеке на своем броненосце потемкин на трех ментах
и уже никому ничего не сказать отсюда не к сегодняшней водке их давешняя посуда под налипшим снегом в черных пластинах лет даже если полсотни со счетчика щедро скинем ни во что я
