салон, Игоря удивил надпись на машине. «Не скорая медицинская помощь», а… ДОБРАЯ ПОМОЩЬ.

— Что это? — Добрый Доктор склонился над Германом. В его голосе смешались ярость и глубокое разочарование.

Когда он застал в Приюте того самозваного стража тайны (или как он там себя называл?), То сразу понял, что дело в период последней трансформации пошли вопреки ожидаемому.

Но он совсем не был готов к тому, что все настолько плохо.

Кожа Германа уже потрескалась, как окаменевшая пустынная земля, весь пол вокруг был усыпан серовато-белым костным порошком, как мукой — «шпоры» исчезли.

— Это невозможно! — яростно просипел тот, кто был хорошим врачом. Его взгляд лихорадочно метался по комнате, словно пытаясь найти объяснение.

И, наконец, остановился на стене, где висел портрет двенадцатилетнего Геры.

Глаза Доброго Доктора сузились в две холодные темные щели:

— Вот оно что… — его рука метнулась в карман халата и, сжимая огромный скальпель, зависла над Германом.

— Ах ты, плохой Фьючер!..

Скальпель был уже готов окунуться в шею Германа, но рука Доброго Доктора неожиданно расслабилась.

— Но мы не будем торопиться…

Уходя, Добрый Доктор исполосовал своим любимым инструментом портрет на стене.

Фотобумага через минуту на краях порезов обуглился.

Эпилог

Герман уже часа три беспокойно сновал по квартире, пытаясь поймать мысль, все утро не давала ему покоя. Ему казалось, что он собирался что-то сделать, но… что? Словно пытался вспомнить себя из прошлого — близкого прошлого — возможно, даже с того периода в несколько месяцев, которые прошли с его жизнь и о которых он совсем ничего не помнил.

Последний воспоминание принадлежал к началу лета. Проснувшись раньше обычного, он собирался посетить какой-то пункт для проведения специального теста. Но почему? Подозревал, что серьезно болен? Или… Дальше — сплошная неизвестность.

Он знал только то, что двадцать четвёртого октября (через столько времени!) Его случайно нашел дома работник сантехнической службы, проводивший плановый осмотр участка. Герман не подавал признаков жизни и находился в состоянии физического истощения. Врачи так и не смогли прийти к единому мнению, что именно с ним случилось. Единственной более или менее правдоподобной версии было то, что он пережил какой-то стресс, который повлиял на его сознание, привел Германа к неконтролируемому состояния и, возможно, к полной амнезии на тот период. В результате, он практически все время провел у себя дома, медленно умирая от истощения. На языке медиков все это звучало иначе: с массой всевозможных специфических терминов. Ни серьезных физиологических изменений, ни признаков какой-либо болезни, способной погрузить Германа в подобное положение, у него не было обнаружено.

Вчера он выписался из больницы, где пролежал около полутора месяцев. Врач рекомендовал ему задержаться еще на месяц, но он не мог стерпеть вида белых халатов.

Слишком много было с ними связано чего-то такого, что Герман до конца не сумел бы объяснить даже самому себе.

Подкуривая сигарету, он остановился посреди гостиной. Он уже проходил здесь сегодня не менее двадцати раз. Со стены, где раньше висел портрет двенадцатилетнего бойскаута, на него теперь смотрела картина, изображавшая ночной город с высоты птичьего полета (или крыши высотного дома). Он нашел ее вчера вечером за вешалкой в ​​коридоре и повесил на место испорченного портрета.

С первого взгляда на картину в Германа возникло странное ощущение, что он уже когда-то видел этот пейзаж и даже знал название картины, которую ей дал сам художник, хотя полотно не была подписано, — «Город Ночи». По мысли он так ее и окрестил.

Откуда появилась эта картина в его квартире, Герман и не подозревал. Похоже, он все-таки оставлял квартиру в период своего беспамятства — об этом свидетельствовали вещи, которые он нашел, вернувшись из больницы; а несколько наоборот — исчезло.

Самому Богу было известно, куда Герман мог идти и что с ним происходило…

Что-то опять неспокойно завозилось в его памяти. Герман сел на край дивана, глядя в окно: на улице падал густой, пушистый снег — «небесная вата» — как говорил его дед.

Алекс сейчас находился в психиатрической больнице и, судя по словам его жены, с которой Герман недавно говорил по телефону, вероятно, навсегда.

Теперь она будет партнером Германа в бизнесе. Также она интересовалась, не хотел бы он продать ей свою долю в компании. Герман без лукавства ответил, что подумает над этим.

Он так и не понял, была Анжела поражена крахом семьи или наоборот — восприняла ход событий как возможность начать новую жизнь. Впрочем, ее тактика говорила сама за себя.

Узнав об Алексе (интересно, кто оберегал его от этих новостей в течение шести недель, которые он пролежал в больнице?), Он на самом деле осознал, сколько всего случилось за время его отсутствия. Еще такого, о чем Герману трудно было думать.

Также поражала появление в городе неуловимого кровавого маньяка, который лишил жизни 137 человек (среди жертв были и те, кого Герман знал лично — его соседка Лиза и сторож с автостоянки Сева), который исчез перед возвращением Германа.

Кстати, говорили, что Алекс сошел с ума именно из-за отрыватели голов. Но каким-то чудом уцелел. Анжела вспоминала, что у него нашли пистолет, из которого он дважды стрелял и, вероятно, это спасло ему жизнь.

И еще: кто теперь даже приписывал Алексу заслугу в исчезновении отрыватели — с той ночи убийства прекратились. Бытовало мнение, что перед тем, как скрыться, он был смертельно ранен Алексом.

Герману не хотелось обо всем этом думать. Ни сейчас, ни когда-либо вообще.

Его взгляд остановился на телефоне, и то, что не давало ему покоя все утро, наконец оформилось в конкретную мысль.

«Ведь сегодня выходной, правда?»

Герман снял трубку и набрал номер.

— Алло! — Его голос звучал спокойно и уверенно. — Карина?

* * *

Через полгода.

В маленькую темную каморку, в подвале жилого дома, когда обустроенную одиноким бомжом, переваливаясь, зашла бесшеяя фигура.

— Амодей!..