землей, на нашем Балу колыбелей, а моя мать, выйдя из своей комнаты, говорит: «Вы что-то разбуянились, детки», но мы не можем остановиться, потому что нам очень весело и мы счастливы. Когда мне не спится, я часто думаю о том, что однажды снова услышу этот ритм, который отобьют на двери моей комнаты, и тогда я открою дверь и увижу перед собой Лео с Камиллой, которые скажут: «Привет, Раф, мы вернулись». И мы сразу начнем измерять рост друг друга, чтобы посмотреть, как мы выросли.
А потом, как это бывает во снах, место действия меняется: я вижу наш старый дворик, где ремонтирую свой велосипед, и их, сидящих на четвереньках под покатой крышей сарайчика. Сверкая четырьмя глазками, они говорят: «Смотри, мы все еще здесь помещаемся». И тогда я поругаюсь ради проформы, а Камилла бросится мне на шею: «Мы так рады снова видеть тебя, Раф, ты и представить себе не можешь!» И тяжесть, давившая мне на сердце последние три года, вмиг улетучится. Может, в этот момент мы будем уже старенькими, — вот почему, понимаю я, мы находимся в доме моей матери: дело в том, что мы состарились, вокруг нас дети, вероятно, уже совсем взрослые, одни удивлены этим вошедшим без стука незнакомцам, другие с любопытством рассматривают их, толпясь в коридорчике, но мы не обращаем на них внимания, потому что мы — Лео, Камилла и я — наконец-то вместе после долгих лет подготовки к нашему рождению.
И счастье мое столь глубоко и безгранично, что только ради него стоило жить, стоило вернуться в небытие, — «пуз-пуз-пуз, я клянусь», — скажет мой друг Поль, «whatever», — пропоет парочка шалунов с седыми волосами, «мда-мда», — пробормочет мой психоаналитик, — конечно, конечно, все, что хотите, все, что угодно, поскольку я наконец слышу твой голос, Камилла: «Мы так рады снова видеть тебя, Раф, ты и представить себе не можешь».