если им достаточно своего?
О всеобщем счастье теперь и я размышляю редко. Юношеские парения обескрылились, жизнь на самом деле оказалась грубой, сложной, непонятной, в чем-то хуже, в чем-то лучше воображаемой, а счастье призрачней.
Когда-то старый сельский учитель объяснял нам, что все пороки человека происходят от его неграмотности, невежества. В доказательство он приводил мудрые мысли великих французских просветителей и классиков марксизма-ленинизма. Но вот все выучились — и что же оказалось? Наибольшее зло причиняет человек обученный, знающий законы и потому умеющий их обойти, способный в силу своей образованности ловчее обмануть других, талантливо преподнести ложь, чтобы извлечь максимальную выгоду для себя. Наивное представление о том, что жизнь легко преобразовать, сменив плохих начальников на хороших, обернулось тем, что на смену плохим пришли оголтелые стервецы. Вспомним бурные девяностые! Да и сам человек, казавшийся мне в далекой юности понятным, одноцветным, либо черным, либо белым, теперь стал совсем непонятным: то он податлив, как воск, то упрям до безумия, то бесконечно добр, ангельски кроток, то жаден, груб, занозист, звероподобен; то мудр, то глуп, то прекрасен, то уродлив, то совестлив, то бесстыж. Упорно не желая видеть нависающей над ним угрозы, человек все глубже погружается в пучину противоречий, все сильнее, как рыба в сетях, запутывается в своих и чужих пороках. Он прекрасно осознает, что грабить и убивать — преступно, лгать — безнравственно, отравлять себя алкоголем и наркотиком — вредно, а все же устремляется и на то, и на другое. Мимолетная сладость дурмана кажется ему ценнее радости животворящей жизни. При наличии несметных духовных богатств, накопленных за тысячелетия, человек не совершенствуется, а дичает.
Долго мы с братом говорили, вспоминали, спорили в тот день. Борис не без грусти усмехнулся:
— Как ни крути, а всему приходит конец. Во время армейской службы существовал такой порядок: прошло восемь месяцев — сдай старые сапоги и получи новые! Даже если старые еще можно было носить, следовал приказ — списать, потому что срок носки вышел. Так списали нашу Пихтовку и всех жителей. На кладбище покойников больше, чем в поселке живых. Снесли мы с сыновьями и соседями туда и мою Клавдию Александровну. Срок вышел. Вот и все.
Мы оба понимали, что списали не только Пихтовку. Могучая река жизни вдруг вздулась, забурлила, забушевала, пробила новое русло и побежала к неизвестному морю-океану. А нам осталось лишь глядеть ей вслед, слушать шум молодого леса, выросшего на месте вырубленных делян, дыхание озера, мерно хлюпающего нежной волной.
День тот для нас с братом оказался таким памятным и волнующим, что я невольно вспомнил стихи великого Бунина:
Сада тут нет, чистого воздуха — полное изобилие, а до осени чуть меньше месяца. Приближается пора грибов, молодой картошки, очаровательного сентябрьского убранства. Юные лиственницы тронет позолота, они похорошеют, под их сенью поднимутся крепенькие маслята. Хватит у нас сил — приедем побродить по щедрому лесу. Все-таки жизнь прекрасна!
Гонимые жарой, мы пошли в воду для очередного заплыва. Следом с гамом кинулась ребятня, не усидела юная пара. Эхо радостных криков понеслось над всем простором Большого Вавайского озера.
Может, это и есть счастье — теплый песок, ширь озера, ласковые волны, детское щебетание, игры влюбленной пары, щедрое солнце, запах родного леса, наша встреча, радость от того, что мы еще живы на этой Земле.
А что будет дальше, знать никому не дано.
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.