субординация.

В тот же вечер я вернулся с ними в Лондон.

Вот, собственно, и все.

Они прекрасно понимали, что прошляпили это дело. Англичане умеют проигрывать с таким видом, будто одержали победу. Зачем я взял с собой револьвер? Она неосторожно дотронулась до него, вот я и запаниковал. Понимаю, так делать не стоило. Отдаю ли я себе отчет в том, что, если бы полиция заподозрила неладное, мне бы ни за что не выйти сухим из воды? О да, разумеется, отдаю и раскаиваюсь в содеянном.

Однако это была внешняя сторона дела. За холодной серой стеной их глаз читались сомнения. Слишком поздно в безжалостных острых умах зародилась мысль, что убитый был так пьян и так глуп, что убийце не составило труда вложить револьвер ему в руку, сказать: «Бах!» — и вялым пальцем жертвы нажать на курок.

Миллисент Крэндалл я встретил в суде — женщину в черном, которую когда-то знал, но успел забыть. Мы не перемолвились ни словом. Эта встреча оказалась последней. Думаю, ей очень пошел бы черный кружевной пеньюар. Наверняка у нее такой есть.

С леди Лейкенхем я повстречался лишь однажды, на Пиккадилли, неподалеку от Грин-парка. С ней были мужчина и собака. Она отослала обоих вперед. Пес походил на овчарку, но гораздо меньших размеров. Мы пожали друг другу руки. Выглядела она сногсшибательно.

Мы стояли посередине тротуара, а англичане методично обтекали нас с двух сторон, как умеют только они.

Ее спокойные глаза были как черный непроницаемый мрамор.

— Что бы я делал без вашей помощи, — сказал я.

— Ерунда, милый. Мы всласть поболтали с помощником комиссара в Скотленд-Ярде. В его кабинете было не продохнуть от виски с содовой.

— Если бы не вы, убийство повесили бы на меня.

— Сегодня, боюсь, ничего не выйдет, — быстро и деловито проговорила она, — а вот завтра… Я остановилась в «Клэридж». Вы придете?

— Непременно, — ответил я. (На следующий день я покидал Англию.) — Значит, вы сшибли его с ног. Мне не следует спрашивать, но ответьте: почему?

Мы стояли на Пиккадилли, рядом с Грин-парком, а вокруг бурлил поток вежливых пешеходов.

— Я сшибла? Как гадко я поступила. Вам невдомек — почему?

Певчая птичка. Спокойная и невозмутимая, как Грин-парк.

— Я догадываюсь. Женщине достаточно улыбнуться, чтобы такой, как он, вообразил, что она готова лечь с ним в постель.

Словно за тысячу миль ветер пустыни принес едва уловимый пряный и резкий аромат ее кожи.

— Завтра, — повторила она. — Около четырех. Даже звонить не обязательно.

— Завтра, — солгал я.

Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. Неподвижный как столб, омываемый потоками англичан, очевидно принимавших меня за каменное изваяние, китайского мудреца или фарфоровую куклу.

Я стоял, а холодный ветер волочил опавшие листья и обрывки газет по жухлым газонам и аккуратным дорожкам Грин-парка к бордюру Пиккадилли.

Наверное, я простоял так целую вечность, глядя в пустоту. Да и на что тут было смотреть?