братцы-кролики, подумал художник. — Да, опоздали, и теперь уже ничего не воротишь и ничего не изменишь, теперь я понимаю, как прав мой сосед, отец Игоря… Кстати, куда же запропастился парнишка? А я еще не верил. Я… А это ведь мой звездный час, — перескочила его мысль совершенно на другое, — Пик судьбы, как высокопарно выразился бы мой прозорливый сосед… Странный и тягостный гость, устроившись в кресле передо мной, не шутит, и, кажется, я догадываюсь о его истинных целях. И пришел он навсегда. Сила, приславшая его и решившая так кардинально переделать мир, естественно, шутить не любит. Они лишь только не знают, что я уже ушел и теперь пребываю вне их досягаемости… Жаль, я вынужден их так жестоко разочаровать…»

— Весьма любопытно, молодой человек, — сказал Батюнин. — Какие виллы, какие соглашения? Вы пришли и даже не представились. Что за сила за вами-то? А что если вы сбежали с какой-нибудь Канатчиковой дачи?

На породистое лицо гостя с большим разлапистым носом надвинулась тень прозорливой мысли.

— Разумеется, разумеется, Михаил Степанович, — проникновенно заверил он. — Как только мы получим ваше принципиальное согласие, вам тотчас будут явлены подлинные свидетельства нашей добропорядочности и чести. Мы никогда не нарушаем своих обязательств, многоуважаемый Михаил Степанович! — заверил он дополнительно и покосился на полупустой хрустальный графин с лимонной настойкой на столе.

— Допустим, и все же, кто это «мы»? — гнул свое Батюнин, начиная втягиваться в мистификацию. — Почему выбор пал именно на меня, старого, немощного человека, неудачника? Жизнь проскочила в непризнании и вот пожалуйте! Какая вам от этого корысть? Нет уж…

— Ах, не будем скромничать, — почти трагически воскликнул, всплеснув руками, гость и даже уронил изысканный дипломатик. — Каждый живет своим умом, у нас свой аналитический центр, он никогда не ошибается, как не ошибается сам Господь Бог! О, в вашем взоре, уважаемый Михаил Степанович, появляется нечто ненужное… Хорошо, хорошо! Вот вам мои документы и разрешите представиться: старший юрисконсульт Всемирного Аналитического Центра Корф Геннадий Акилович. Пожалуйста, прошу — служебное удостоверение, доверенность Центра на ведение переговоров и на заключение соглашения, даже на выплату аванса в разумных пределах… Ну, скажем, до пятисот тысяч долларов. Одно ваше слово, ваш росчерк, и я выдаю вам чек в самый надежный в этой стране банк, еще один ваш росчерк — и ваши деньги будут переведены в Швейцарию или куда вам будет угодно, и, конечно же, на ваше имя или на кого вам будет угодно, Михаил Степанович. Вы, конечно, представляете сумму?

— А вилла? — ошеломленно поинтересовался Батюнин. — На Лазурном берегу?

— Само собой, — подхватил Корф с готовностью, и из глубины его бесцветных глаз пробилась острая искра. — А это просто на карманные расходы, Михаил Степанович…

— Просто! — подхватил Батюнин. — Очень вероятно, что в этой стране, как некоторые сейчас выражаются, даже подобное просто? Ну-ка, — он придвинул положенные Корфом на стол бумаги и, поднося их одну за другой к глазам, стал пристально рассматривать и изучать. Корф же, поудобнее откинувшись на спинку кресла, ждал, пока чудаковатый старик окончательно созреет. Сам лично он бы гроша медного не дал за всю мазню этого реалиста в кавычках, но он всего лишь исполнитель высшей воли и рассуждать ему не положено. Ведь никто, кроме троицы посвященных и сосредоточивших в своих руках высшую справедливость, не знает истинных целей.

Корф бросил несколько беглых взглядов на стены — они были, по сути дела, пусты и голы, лишь несколько миниатюрных пейзажиков в претенциозных рамках лезли в глаза. В давно нечищенных, запыленных углах таился всякий, излюбленный художниками хлам, от мраморной головки Афродиты до лаптей и связки сушеных раков. Вглядевшись и еще не понимая, что же его так озадачивает в этих мещанских захоронениях памяти человеческой, он ощутил во всем кажущемся беспорядке вокруг некую неподвластную для его понимания стройность гармонии — здесь, пожалуй, присутствовала особая философия бытия с момента зарождения жизни и до ее завершения. Корф стал рассматривать каминную старинную бронзовую решетку — в ее рисунке он опять уловил все ту же, начинавшую его подавлять гармонию и, может, даже мистическую формулу какой-то тайны. «Ну, этот гениальный, как утеряют, питекантроп, еще преподнесет нам сюрпризы, — с неожиданной тревогой подумал он. — Совершенно же другая раса, на перепутье между животным и человеческим сообществом, и мы никогда не поймем ее кодов… Надо подходить к таким проблемам проще и рациональнее».

И затем что-то случилось. Корф, подготовленный для своей деятельности в специальных заведениях, закрытых для непосвященных, явно уловил предостерегающий об опасности сигнал, некий щелчок в потаенных глубинах своего сознания. В первую очередь мелькнула мысль об отсутствии в каталоге художника сведений об этой каминной решетке. Вся жизнь и творчество Батюнина были чуть ли не день за днем тщательно описаны, и решетка, выполненная по его замыслу и эскизам, как он только что сам в этом признался, никак не могла остаться незамеченной, хотя с натяжкой можно допустить какой-нибудь досадный сбой, мучившийся даже в такой идеально отлаженной машине, какой и был Всемирный Аналитический Центр. Но другое больше сейчас озадачило и встревожило Корфа, одного из лучших инспекторов Центра по славянству, а в основном по России, по русскому этносу, и он, продолжая хранить благожелательное выражение лица, уже предчувствовал, что вышел на давно затерянный во мгле времен след чего-то значительного, а, может быть, даже исключительного, глобального, что даст ему возможность шагнуть по службе на самый верх, в ЭЛИТУ, управляющую миром и будущим, ведь в его руках могут оказаться реальные знания, дарующие безмерное могущество над жизнью мира и даже над временем. Боясь спугнуть добычу раньше срока, он упорно пробивался к сокровенному; он был уверен в успехе и от того почти полюбил этого смешного старика, пытавшегося выявить подвох в безукоризненных и ясных бумагах.

Тут Корф, глядя на склоненную к столу голову хозяина, с некоторым удивлением подумал о невероятно густой шевелюре художника. Перед ним колыхалась спутанная, видимо, давно нечесаная седая грива, с застрявшими в ней кое-где сухими иголками еловой хвои. «Черт знает что! — подумал он с некоторым раздражением. — Недавно бродил по лесу, что ли… Кажется, лысых художников в природе вообще не существует… Я лично ни разу не встречал…» И тогда еще один всплеск тревоги заставил его замереть, и глаза его