делается, все к лучшему. Не напади на меня эти ублюдки, может и не привелось бы встретиться с нею. Имечко чудное. Ласка. Такая приласкает, жди. Посохом по черепу. Но с такой как раз надежнее, чем с придворной потаскушкой.»

Место для ночевки выбрала Ласка. Она же развела маленький костерок, в свете которого Виллим принялся осматривать корпус и струны цитры. Хвала Хорталу Молниеметателю, все оказалось в целости. Одна-две глубоких царапины — не в счет. Его инструмент терпел и худшие лишения.

— А скажи-ка мне, знакомец дорожный, — девушка раскладывала на аккуратно свернутом плаще нехитрую снедь. — Как же ж ты до сих пор обходился без огня ночью — кремня-то с огнивом у тебя нет?

Чуть-чуть сморщенный носик ее выражал странную смесь презрения и любопытства.

— Да вот так и обходился, — не вдаваясь в подробности, отозвался Виллим. — Я человек привычный. «Правое крыло на землю постелю, левым — накроюсь.» А вообще-то, меня Виллимом зовут.

— Ишь ты, сказочник… Больше седьмицы на земле спал, говоришь?

— Не веришь, не надо…

— Ладно, не обижайся, Виллим. Нам с тобой еще два дня вместе топать.

Молодой человек не сумел сдержать довольную улыбку. Все-таки с такой спутницей можно было путешествовать и подольше. И безо всякой опаски. Слегка тронув струны цитры, он проверил настройку.

— А ты, никак, за трувера себя выдаешь? — Ласка поправила выбившуюся прядь русых волос.

— Что значит «выдаю»? — возмутился Виллим.

— Молод ты еще для настоящего мастерства. Разве что так — подпасок…

— Да что ты знаешь о настоящем мастерстве? Я, если хочешь знать, при дворе самого герцога Ландорского… — он замолчал, понимая, что сболтнул лишнее.

— Герцога Ландорского, говоришь?

— Ну, герцога или не совсем… И вообще не при дворе…

— Спой, трувер, — с лукавой улыбкой попросила вдруг девушка. — Или при дворе герцога ты тоже только объяснял всем, какой ты знаменитый?

— Изволь, — Виллим так и не сообразил — смеется над ним Ласка или серьезно говорит.

Тонкие длинные пальцы привычно коснулись струн и цитра отозвалась вкрадчивым, слегка шелестящим звуком. Виллим откашлялся, голос уже не звучал так унизительно-противно, как в разговоре с шепелявым.

— Умеешь, трувер… — проговорила девушка после недолгого молчания.

— Виллим, — напомнил молодой человек, подсаживаясь поближе.

— Умеешь, Виллим, — машинально повторила она и вдруг спохватилась. — А ну, на место, шустрик! Ишь, герой-любовник выискался.

— И в мыслях не было, — Виллим в мгновение ока оказался на своем месте — слишком ярко в его памяти запечатлелись недвижные тела ловких и нахальных убийц.

— «И в мыслях не было», — передразнила Ласка. — Будешь мне теперь рассказывать, что не знаешь, за что на тебя охотились. Небось баронскую дочку забрюхатил. Или ты уже до герцогини добрался?

— Теперь глупости говоришь как раз ты, — внутренне улыбаясь проговорил трувер. — Никого я не брюхатил…

Скептический смешок.

— …но если тебе охота так думать — пожалуйста. Думать не возбраняется.

Воцарилась немного неловкая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием сухого хвороста в пламени костра.

— Все. Хватит полуночничать. Завтра идти и идти, — подвела итог девушка. — Спать. И каждый на своей стороне кострища.

И она принялась забрасывать багровые угли землей.

* * *

Виллим проснулся, как от толчка. Открыл глаза. Рассветало. Как всегда раскаленная докрасна после еженощного поединка с Подземным Владыкой, колесница Хортала упрямо выкарабкивалась на небесный свод. Трувер с хрустом потянулся и встретился глазами с хитрым прищуром серых очей Ласки. Она стояла, улыбаясь чему-то своему, и сматывала на локоть длинный волосяной аркан. На удивленно приподнятую бровь Виллима ответила:

— Старшая Сестра входит в полнолуние. Младшая — в последнюю четверть. Нечисть обнаглела в край.

— И чем же спас нас твой аркан? — Виллим, как бы невзначай отвернувшись, поправил на груди под кафтаном небольшой увесистый кошель.

— Ну, чудак! Неужели не знаешь — конский волос нежить и нелюдь держит. Потому как над лошадьми пребывает благодать Матери Коней. Ходят вокруг, ходят. Злятся-ярятся. А сделать ничего не могут.

— Так ты из Айрока? — догадался молодой человек. — Из почитателей Матери Коней!

— Не важно, — отрезала девушка разом посуровев. — Хватит болтать. Пора в путь.

— А перекусить? — трувер потянулся за спину к тощему мешку, на дне которого еще оставалось немного вяленой оленины и сухарей.

— На ходу, певец. На ходу. Следующая ночь похлеще будет. И я мечтаю провести ее с крышей над головой.

И она снова, не дожидаясь спутника, двинулась по дороге пружинистым широким шагом опытного ходока.

Чтобы догнать ее Виллиму пришлось даже слегка пробежаться. Пристроившись рядом, он спросил:

— А почему имя у тебя такое? Ласка должна быть тихой. Сидеть около мамки, прясть, вышивать крестиком и жениха дожидаться. А ты с дубиной по дорогам шастаешь.

Спросил и пожалел. Девушка глянула на него, как на блаженного:

— Откуда ты такой выискался? Любопытный.

— Не хочешь — не говори. Я так — разговор поддержать.

— Ты городской, наверное?

Виллим пожал плечами.

— Да уж наверняка, — продолжала она. — В деревнях да хуторах лесных всяк знает: нет зверя страшнее ласки. В курятник залезет — всем несушкам головы поотгрызет. Лосю в ухо забирается и мозги выедает…

— Змея что ли какая?

— Сам ты — змея. Зверек такой. Навроде хорька или горностая, каких в Дар-Кхосисе богатые дамы для забавы держат. Только меньше.

— И что — лося завалить может?

— Сама не видела. Но люди так говорят.

Беседа постепенно перешла на крупного — красного — зверя. Потом на манеры охотиться каллеронских лендлордов, песни, которые предпочитают их жены… Несколько раз Виллим перевешивал цитру из-за спины на грудь, подтверждая свое мнение десятком строчек известных певцов древности и дней нынешних.

Дорога то вилась среди могучих раскидистых вязов и буков, то ныряла в заросли боярышника и лещины, а то и вовсе выбегала на