непостижимым образом друг другу противоречили. Так, небо изображалось и в виде коровы, и в виде крыльев коршуна, и в виде реки — небесного Нила, и в виде женщины — небесной богини Нут.

С нашей точки зрения, такое нагромождение противоречий, конечно, не укладывается ни в какие логические рамки и попросту идет здравому смыслу наперекор. Именно эти противоречия и делают египетскую мифологию столь трудной для понимания, именно из-за них она не получила такого широкого распространения, как мифология Древней Греции.

Объяснить, из-за чего эти противоречия возникли, сравнительно нетрудно. В разных областях и городах страны складывались разные варианты одних и тех же легенд, которые, естественно, во многом не совпадали. Сказания передавались из уст в уста, переписывались с папируса на папирус; раз от разу все больше искажался первоначальный смысл текста, добавлялось что-то новое, забывалось старое, все большим становилось несоответствие между разными представлениями об одном боге. Наконец, как в любом фольклоре, сказания смешались и переплелись.

Труднее понять, каким образом беспорядочное, казалось бы, нагромождение исключающих друг друга представлений могло сложиться в единую, цельную картину. Ведь если в наши дни человек из двух разных источников получит два противоречивых известия, он немедленно сделает вывод, что какое-то из двух известий (а может быть, и оба) не соответствует истине. Нельзя одновременно верить, что вчера в Москве был дождь и что его вчера в Москве не было: одно утверждение автоматически исключает другое. Как же в сознании египтян одновременно уживались четыре, пять, шесть и больше взаимоисключающих представлений об одном боге? Как они могли верить сразу десяткам противоречивых легенд?

Попытаемся в этом разобраться.

К сожалению, в наши дни большинство людей считает, что древние египтяне изображали, например, бога солнца Ра в виде человека с головой сокола, а небо — в виде реки, коровы, крыльев птицы и богини-женщины потому, что были наивны, не обладали достаточными знаниями о природе, об окружающем мире; и, чтобы хоть как-то объяснить непонятные для них явления — гром, ветер, закаты и восходы солнца, движение звезд, смену времен года, — они выдумали могущественного бога Ра, который и движет солнце по небу. На самом же деле такое простое, само собой напрашивающееся объяснение слишком поверхностно и содержит лишь очень малую долю истины.

Прежде всего, никто из египтян не понимал изображение солнечного бога Ра буквально; никто не верил, что где-то на небесах действительно живет такое существо — человек с соколиной головой. Нет, изображения Ра, как и изображения других богов, служили только символами божества. Это засвидетельствовал еще знаменитый древнегреческий историк Геродот, посетивший Египет около 450 года до н. э.: «Пишут… художники и высекают скульпторы изображения Пана^[2] подобно эллинам — с козьей головой и козлиными ногами, хотя и не считают, конечно, такое изображение правильным, полагая, что этот бог имеет такой же вид, как и прочие боги. Но почему они все-таки изображают его таким, мне трудно сказать»^[3]. Нам тоже трудно, а скорее всего, и невозможно узнать, как в действительности представляли себе египтяне своих богов, в том числе бога солнца, но зато мы можем с уверенностью заключить, что в виде сокологолового человека они его не представляли, а лишь изображали. Это — символ; и это не покажется вам таким уж удивительным и непонятным, если вы вспомните, что всякого рода символические изображения широко распространены и в наше время. Например, в городе Волгограде в честь победы Красной Армии над фашистскими захватчиками в Сталинградской битве установлен памятник, изображающий нашу Родину, восставшую на борьбу с оккупантами, в виде женщины с мечом в руке. Никто ведь из нас не воспринимает это изображение буквально, никто не представляет себе Родину — Россию — в виде женщины. Все мы прекрасно понимаем, что это символ, все мы знаем его значение. И гербы государств, и гимны, и знамена — это тоже символы.

Во-вторых, ни к какой мифологии, а к древнеегипетской в особенности, нельзя подходить с точки зрения нашей логики и нашего «здравого смысла».

Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, в чем разница между мифом и сказкой?

Сказка — это заведомый вымысел. Тот, кто рассказывает сказку, всегда знает, что он рассказывает нечто такое, чего не было и не могло быть в действительности, хотя и рассказчик и слушатель в какой-то степени в эту выдумку все же верят (точно так же и мы с вами знаем, что на земле нет ни страны лилипутов, ни страны великанов, и тем не менее, когда мы читаем сказку Джонатана Свифта «Путешествие Гулливера», эти страны начинают для нас как бы существовать в действительности). Но — не более того: с каким бы захватывающим интересом мы сказку ни слушали, мы все равно знаем, где кончается реальный мир и начинается мир вымысла.

Миф же — для того, кто в него верит — это всегда правда, но выражена эта правда не реалистическими средствами, а иносказательно. Это вполне определенная картина окружающего мира и система взглядов на жизнь: попытка объяснить и явления природы, и смысл человеческого существования на земле, и нравственные ценности, и принятые в обществе моральные нормы. Разумеется, каждая эпоха объясняет это своими, доступными ей способами. В наше время в сознании людей, в их миросозерцании преобладает логика, строго научный подход к жизненным явлениям; для египтян же большее значение имели чувства, эмоции, красота и поэтичность окружающего мира, а не только познание и научное объяснение его явлений. Поэтому в мифологии Древнего Египта преобладает именно поэтичность. И вполне естественно, что в поэзии небо может быть одновременно и рекой, и крыльями коршуна, и коровой. Это — символы, своеобразные «поэтические определения» неба.

Что такое «поэтическое определение», очень хорошо и наглядно объяснил выдающийся русский востоковед Игорь Михайлович Дьяконов, сравнив древнеегипетские образы неба — коровы, неба — реки и неба — женщины с метафорами из пушкинской стихотворной строки:

«Раскрывая эти метафоры, — пишет И. М. Дьяконов, — мы можем выразиться так: «пчела подобна монахине тем, что она живет в темных и замкнутых восковых сотах улья, как монахиня в келье; пчела подобна сборщику налогов или дружиннику тем, что она собирает нектар — достояние цветов, как дружинник собирает дань с подданных царя или царицы. То обстоятельство, что монахиня нисколько не