Юрий Поликарпович КУЗНЕЦОВ ТРОПЫ ВЕЧНЫХ ТЕМ Проза поэта

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА

ДВА КРЕСТА Казачья дума

На глухом хуторе стояла старая хата с заколоченными ставнями. В хате за столом сидел старый слепой казак Петрович и ел из чугунка какие-то помои. Эти помои ему приносила Хавронья, соседка и дальняя сродственница. Раньше казак пытал её через плетень:

— Хавронья, который день-год на счету?

— Следующий! — резала злая баба.

Следующий так следующий. Раньше он любил счёт, а теперь всё равно! Время течёт, а мир стоит в одной точке.

Старый плетень осаждал хату, как поредевшее войско. В разных местах он покосился по-разному. Тут покосился от ветра, а там покосился от времени. Само время плотно текло за плетнём. Бывало, кинешь чобот и его унесёт ветром Бог знает куда. Во дворе у ворот рос старый явор, тоже бобыль, он наводил тень на плетень и давал прохладу. В его космах шумел ветер и кричали знакомые птицы. Они кричали одно и то же по-всякому. Старик узнавал птиц и людей хутора по голосам, да так ясно, как будто они звучали в нём самом. Голоса на слух, на нюх, на вкус и на ощупь были разные. Громкие и тихие, долгие и короткие, резкие и плавные, благовонные и смрадные, пресные и кислые, медовые и горькие, сочные и жёсткие, полные и пустые, шелковистые и шероховатые, твёрдые и мягкие, цельные и надтреснутые, и многие остальные. Сердцем они тоже различались. Были добрые и злые, грубые и нежные, усталые и бодрые, весёлые и грустные. Многие-многие разные голоса, явные и тайные.

Старик прислушался через дверь. Со стороны хутора к нему подкатывали молодые голоса. Он отчинил дверь, вышел на крыльцо и подал строгий голос:

— Геть, геть, пострельцы! Я знаю, это вы повыбили стекла в моей хате, когда я открывал ставни и рамы для продува.

— Так это ж когда было, дедусь! Мы из тех годков давно повыросли.

— Голосами повыросли, умчишком остались по щиколку. Геть, геть отсель!

И старый казак собрался назад в хату, чтобы докончить остатки пойла на дне чугунка. Молодые голоса остановили его.

— Дедусь, мы завтра уходим служить. Скажи нам на добрую разлуку, за кого ты бился? За красное или за белое?

Старик давно позабыл, какого цвета то и другое. Обернулся через плечо и молвил:

— А под какой свет вы идёте служить?

— Под красный, дедусь, под красный.

Старик подумал и рассудил:

— Идите служить под белый свет. Так будет вернее.

— Попал в белый свет, как в копеечку! — выскочил самый молодой и глупый голос. Все голоса за плетнём засмеялись, засвистели, защёлкали и ушли служить. Кто в городище, кто на горище, а кто и на лысую горочку. Эх, молодое и раннее! Что-то вас ждёт впереди…

Старый казак сел на крыльцо и задумался. Где это было, красное и белое? За горами, за долами, за мхами-болотами, в больших тартарарах, с пятым колесом вдогонку. О, русская распря! Это в твоём глубоком расщепе полыхнуло красным разрывом в лицо казака и выжгло ему ясные очи. Воротился слепец на пятом колесе, а оно дальше покатилось. Стой, казак! Вот родной хутор! Любимая жена рыдает на твоей груди, двое малых ревут у твоих колен, а соседи обстали кольцом и вздыхают жалостно. А куда и на что глядеть? Повсюду тьма, глухая Тьмутаракань и под ногами битые черепки. Отвоевался казак. Сел на крыльцо хаты и опустил голову. Что делать дальше? И сама судьба ему подсказала. Бандуру, бандуру! Вот что надобно слепцу. Добрые люди нашли ему старую бандуру, и наловчился казак играть на ней. Слепота навострила слух, и поставила голос, как тростник-дударь. От шума ветра, от плеска волны морской и речной, от шелеста трав степных, отовсюду, где была и есть душа народа, брал казак певучие звуки. Двое малых сынков водили слепца по Кубани и Дону. Он играл, тем и кормились…

Под самый голодный год жена затяжелела, разрешилась младенцем мужеского пола, за что и отдала душу Богу. Казак сам долбил могилу в мёрзлой земле. На прощание ощупал холодное родное лицо чуткими руками, и большое желание нашло на него. В последний разок увидеть любимую жену! Увы, увы. Засыпал он своё большое желание скорой могильной землёй, а добрые родственники разобрали его детей по дальним углам русского государства. В знак глубокой скорби он заколотил ставни крест-накрест досками. Так стала хата тоже слепой… А меж тем голод сбирал свою тучную жатву. Люди пухли и шатались, и падали замертво. Кто в степи, кто на улице, а кто в своей хате. По хутору ездила гробовая повозка с двумя урочными казаками, и те подбирали мертвяков и складывали в большую яму за хутором, дабы по весне забросать землёй.

Старый казак выгреб все припасы, вымел из пустых сусеков всю мучную пыль и пустил её в дело на варёную воду. Всё вышло. Осталась кошка. Она зыркала на него зелёными углями и сигала во тьме мимо его слепых рук. Чуяла, чем для неё может кончиться поимка. Нужно было придумать хитрость, и старый казак придумал. На первый раз он постучал к соседке:

— Хавронья, дай мне шмат сала с возвратом. Я знаю, у тебя есть сало.

Оголодалая соседка даже обиделась:

— Какое может быть у меня сало, Петрович! Позычь у Левонтия. У него есть.

Старый скряга-скопидом Левонтий жил на другом конце хутора. Он крепко удивился просьбе слепого земляка, дал ему малый шмат сала и пошёл следом поглядеть, что из этого выйдет. Он светил в тёмной хате долгой спичкой и всё видел. Петрович приманил голодную кошку на пахучее сало, схватил её за худую холку и швырнул в тесный чулан. Сам он уже сильно шатался от слабости. Только припёр дверку в чулан чурбаком, как пал с громким стуком замертво. Левонтий забрал из его откинутой руки свой шмат сала и пошёл домой.

А через день гробовая повозка остановилась около хаты слепца. Шесть мертвяков уже лежали в повозке, как брёвна и брёвнышки разной величины. Два урочных казака зашли в хату. Посветили во тьме долгими спичками и увидели на полу казака, распростёрт и нос заточен. «Седьмой!» — сочли в уме урочные казаки.

— Он ещё дышит, доходяга, — вдруг заметил один из них.

— Это пустяки. Заберём, а в дороге дойдёт, — рассудил другой.

Взволокли слепого казака на гробовую повозку, отвезли и сбросили в большую яму за хутором. А шестерых остальных навалили сверху. Видно, спасла Петровича одёжка да ещё число семь. Он был одет по-дальнему, в кожухе, в чоботах и при рваной шапке, а число семь родилось в сорочке. Очнулся Петрович в холодной яме, прокинулся под мертвяками и сразу вспомнил про кошку. Выбрался из ямы и, как малое дитя, на карачках дополз до хаты. Затопил быльём и сухим хворостом печь, отогрелся и стал ловить в чулане живучую кошку. Та вырывалась, кусалась, царапалась