Софийские рассказы
Слово о Камене Калчеве
Я познакомился с Каменом Калчевым в 1967 году, как раз в ту пору, когда вышли его ставшие потом знаменитыми «Софийские рассказы». В облике Камена, казалось, была вся Болгария с ее прекрасными, гордыми людьми и чудесной, яркой природой. А в «Софийских рассказах», как и в прочитанной ранее повести «У истоков жизни», как и в романе «Двое в новом городе», — история болгарского народа до и после Девятого сентября 1944 года — дня возрождения и начала новой жизни.
В Камене Калчеве слились для меня как бы два человека: гордый, молчаливый, сдержанный — и веселый, раскованный, добрый. У нас были тогда общие заботы и проблемы — мы недавно стали редакторами толстых литературных журналов и потому говорили не столько о себе, сколько о наших литературах, о судьбе многих и молодых, и зрелых писателей, о плюсах и минусах в их творчестве, о нерешенном и решенном, и мне было безмерно интересно слушать Камена: в его мыслях и заботах я угадывал свои.
Сделанное Каменом Калчевым в литературе неотделимо от его жизни, от его биографии. Он родился в 1914-м — в год начала первой мировой войны, он мужал в годы, озаренные Великим Октябрем в России, он состоялся как человек в годы освободительной борьбы болгарского народа против царского режима и немецкой оккупации, он родился как писатель в годы после освобождения Болгарии.
Одна из первых повестей К. Калчева «В конце лета», хотя ее и трудно сегодня назвать совершенной, заявила не только о таланте автора, но и о многих особенностях его творческой манеры: тонкое внимание к человеку, умение показать в нем обыденное, будничное и героическое, наконец, соединение жесткого реализма с юмором, тонкой улыбкой, лиризмом.
Все эти черты в ту пору молодого еще художника зримо и весомо проявились в романе «Двое в новом городе» — произведении эпическом и романтическом одновременно. В неназванном точно новом городе угадывается Димитровград — город огромных экономических и социальных сдвигов, один из самых динамичных в истории новой Болгарии, бурно развивающийся и меняющийся на глазах людей. Тонкие пейзажи Старозагорской равнины, очаровательная река Марица, а рядом строящийся химический комбинат, огромное жилищное строительство — все это переплетено в романе естественно и логично, как и судьбы его героев.
Среди персонажей романа выделяются, прежде всего, конечно, Марин Масларский, Виолета и Гергана — люди разные, но типичные для первых революционных лет. И между ними завязываются крепкие узлы не столько личных взаимоотношений, сколько событий общественной жизни. Именно жизнь делает персонажей романа мудрее и чище, закаляет их волю и характер.
Наконец очень важная черта романа «Двое в новом городе» — это расставание с прошлым, отжившим, отмирающим.
К слову, нельзя не отметить и то, как К. Калчев показал в своем романе простого, как принято говорить, обыкновенного человека Марина Масларского. Ох как не прост этот простой человек, ох как нравственно сложен этот обыкновенный шофер, не сломленный ни тяжкими жизненными обстоятельствами, ни судьбой! Он остается Человеком!
Думается, весьма точно выразил суть романа Камена Калчева наш соотечественник Георгий Гулиа:
«Какие проблемы ставит К. Калчев в своем романе? Сразу, пожалуй, и не ответишь на этот вопрос. Разве непременно надо «ставить» проблемы? Показать жизнь — кусок ее — во всей сложности, показать своих героев в столкновениях — разве это не главная проблема для писателя и для литературы вообще?»
Есть у Камена Калчева автобиографическая книга «Как я искал свое будущее». Отмечу в ней одно признание:
«Великие и героические вещи творились с нами и с людьми вокруг нас, но мы не замечали их и им не удивлялись. С героическим и великим сожительствовало порой и смешное, но мы и этого не замечали, потому что были страшно серьезными ребятами. Почти четверть века спустя я почувствовал, как из-под пепелища любви и смеха показываются мои софийские рассказы, и понял наконец, что то великое и неповторимое превращается в историю».
Эти слова в полной мере относятся и к самим «Софийским рассказам», и к калчевской повести «Встречи с любовью» — тонкой, лиричной, пронизанной яркими красками добрых человеческих чувств и природы.
И все же особо скажу о «Софийских рассказах» — книге, по-моему, самой сильной и яркой в творчестве Камена Калчева.
Эту книгу смело можно назвать энциклопедией болгарской жизни.
А рассказана эта энциклопедия весьма своеобразно и забавно любопытнейшим человеком почтальоном Драганом Мицковым, и именно обаяние этого человека согревает все повествование доброй ироничной улыбкой.
История и повседневность, документальная точность в изображении софийских кварталов и их обитателей — учителей, художников, портных, счетоводов, почтальонов, официантов, возчиков — и революция, как бы проходящая мимо них, но на самом деле задевающая их сердца и души, — все это причудливо переплетается в «Софийских рассказах».
Более того, именно на фоне грандиозных революционных событий все эти простые и разношерстные люди и раскрывают себя, свои качества — честность и эгоизм, смелость и трусость, порядочность и безнравственность.
Утверждая новую мораль, автор гневно обрушивается на мещанство, потребительское отношение к жизни, все мелкое и наносное. Типы вроде Зафирова, Еленки выписаны настолько правдоподобно и зримо, что им веришь, как живым людям.
Важно и то, что образы «Софийских рассказов» находятся все время в движении, в развитии, и мы видим это на примере, скажем, Хаджиевой, бывшего портного Ивана Г. Иванова, художника Мекишева.
Как отмечал известный болгарский критик Иван Цветков,
«тональность повествования, таящийся в нем юмор создаются, наряду с другими стилистическими средствами, и такими оборотами, как «мне сказали… что революция продолжается». Не «я знаю», а «мне сказали». Эти обороты создают видимость отдаленности, неучастия, неосведомленности героя, умело прикрывающей особого рода лукавство или, как у нас говорят, «шопскую хитринку». Интонация скрытой иронии непрерывно поддерживается особой лексикой, оборотами типа «как говорится», «так сказать», «согласно указанию», «как сказано в документах и постановлениях» и т. д. Эти лексические приемы выражают не только определенную подчиненность всех частных происшествий объективному ходу истории и своеобразную скромность,
